жертву убийства не удалось опознать, но такое случалось, особенно в тех случаях, когда убитый явно не хотел быть опознанным.
Они перешли в столовую с ее голыми каменными стенами, открытой кухней и ароматом жарящейся ягнятины и овощей. После обеда облачились в куртки, надели ошейник на Анри и вышли в морозный вечер. Снег поскрипывал под их подошвами. Они присоединились к толпе, устремившейся к громадной арке в стене на Плас-д’Увиль, где ожидалась церемония открытия Квебекского карнавала.
В разгар празднества, когда вовсю звучали скрипки, детишки катались на санках, а фейерверки освещали небо над Старым городом, Эмиль повернулся к Гамашу:
– Так почему Оливье переместил тело, Арман?
Гамаш застыл посреди этих взрывов, вспышек света, людей, толпящихся вокруг, толкающихся и кричащих.
В сумерках заброшенной фабрики он увидел, как Жан Ги Бовуар упал, раненный. Он увидел вооруженных людей, которые открыли по ним стрельбу в месте, которое считалось почти незащищенным.
Он совершил ошибку. Страшную, ужасную ошибку.
Глава третья
На следующее утро в воскресенье Гамаш взял Анри прогуляться по свежему снежку на рю Сент-Урсюль, чтобы позавтракать в «Ле пти куан латен». Дожидаясь омлета и кофе с молоком, он смотрел, как гуляющие направляются в блинные на рю Сен-Жан. Забавно было наблюдать за происходящим из теплого уютного бистро в стороне от большой дороги, когда Анри лежит у его ног.
Гамаш прочитал свежие номера «Ле солель» и «Ле девуар», потом сложил газеты и снова взялся за почту из Трех Сосен. Он живо представил Габри, крупного, говорливого, великолепного, сидящего в бистро, которое он теперь возглавлял. Вот он наклоняется над длинным полированным деревянным столом и пишет. В обоих концах большого помещения с балками под потолком топятся камины из плитняка, ревет огонь, наполняя бистро светом, теплом и гостеприимством.
И даже в претензиях Габри к старшему инспектору всегда присутствовали теплота, дружелюбие.
Гамаш постучал по конвертам пальцем и почти что ощутил эту доброту. Но почувствовал и еще кое-что – убежденность Габри.
«Оливье не делал этого». Габри повторял эти слова из письма в письмо, словно повторами можно было утвердить их истинность.
«Зачем Оливье понадобилось перемещать тело?»
Гамаш перестал постукивать пальцем по бумаге, посмотрел в окно, потом вытащил сотовый и позвонил.
Позавтракав, он поднялся по крутой скользкой улице, повернул налево и направился в Литературно-историческое общество. Время от времени он отступал в снежный сугроб, чтобы пропустить спешащие семейства. Ребятишки, тепло одетые, укутанные словно в коконы, защищенные от жгучего холода квебекской зимы, направлялись в Ледяной дворец снеговика Бонома, или на ледяную горку, или в cabane à sucre[15] с его сладким кленовым сиропом, затвердевающим на снегу до состояния ириски. Вечера карнавала предназначались для студентов университета, которые выпивали и веселились, а дни были для детей.
И снова Гамаш подивился красоте Старого города с