их семей – пятая часть населения города.
Не реже одного раза в месяц мы на уроках физкультуры играли в футбол со сверстниками-поляками (была такая договорённость между нашей и польской школами). Гоняя мяч, мы попутно пополняли запас польских слов (применимых на все случаи жизни), потому что при спорных моментах в игре говорить только на руском было недостаточно.
В те времена я прочитал у К. Паустовского: «В Польше я часто чувствовал то трудно определимое состояние, какое в книгах мы называем «подтекстом». Как будто существовали две Польши: совершенно реальная, повседневная и рядом с ней – иная, немного таинственная, полувидимая и полуслышимая». Врезались в память эти строчки.
Бела, удобнее устроившись в кресле, поправила плед, снова подтянув его к подбородку. И проговорила мечтательно:
– Про «сказки Андерсена, написанные в дешёвых номерах провинциальных гостиниц». Он, Ганс Христиан, кроме всего прочего, сказал: «Нет сказок лучше тех, которые создаёт сама жизнь».
– Приятная новость: моя Легница похожа на сказку? Это надо воспринимать как «комплимент»?
– Нет, – ответила она, – это констатация. Так что там произошло дальше в твоей сказочной «Малой Москве»?
В связи с футболом был такой случай.
В назначенный день армейский автобус везёт нас в польскую школу. Игра длится один урок – 45 минут. В конце матча мы вроде бы выигрываем, что являлось больше исключением, чем правилом. И на последних секундах забиваем победный гол. Поляки кричат, что был офсайд, требуют переигровки и добавленного времени. Мы стоим на своём: вне игры не было.
Выяснение отношений переходит в алогично-логическую потасовку: десять мальчишек с одной стороны, десять – с другой. Но длится она недолго: до тех пор, пока самому задиристому поляку, инициатору бучи, не разбивают нос. (Я от него во время стычки, насколько мне помнится, был далеко, на противоположном её краю.)
Директриса польской школы, некстати оказавшаяся поблизости, видит это и закатывает истерику: покалечили ребёнка («чуть не до погибели»). Достаётся на орехи и нашему учителю физкультуры, и учителю польскому, которые преспокойно наблюдали за дракой на бровке поля и не спешили вмешиваться.
Но этого мало – она по телефону сообщает о происшествии директору руской школы, требуя найти виновного. И строго наказать.
В итоге «на ковёр» вызывают (в который раз) моего отца: кто бы сомневался. Отец не возмущён – больше обрадован, что ему представится случай встретиться со Светланой Васильевной, моим строгим классным руководителем, с внешностью и манерами совсем не безобразными (скверными и уродскими), а наоборот.
В назначенный день и час он при полном параде, окружённый облаком запаха дорогого одеколона, появляется в школе. Но вот незадача: его беседа с педагогом (как и наша драка) длится недолго.
– Вы представляете… – начинает эмоционально моя классная, – на уроке физкультуры между поляками и наши обалдуями произошла драка! Да-да, настоящая хулиганская драка!