И снова вернулись к запертой белой двери.
Подумал: «Ужасно жалко. Но все это так похоже на самое настоящее чудо, что, может быть, даже и хорошо?»
Поднял голову и увидел, как блестят в окне второго этажа золотые заячьи уши. Подумал: «Кафе нет, а Золотой Заяц, выходит, все-таки есть. Вот это да!»
Сказал вслух, ни к кому не обращаясь:
– Самое поразительное, что я там вчера ел. И, значит, теперь из этой невидимой еды состою. Отчасти. Что ж, уже неплохо.
Мартинас и Аста обескураженно молчали.
…Отложив объяснения на потом, велел друзьям поглядеть на зайца, а сам бросился домой – проверять, на месте ли блокнот. И есть ли в нем хоть одна запись? А вдруг все исчезло?
Блокнот лежал на полу, в изголовье постели, до краев заполненный торопливыми каракулями. Бегло перелистал, проверил – вроде все на месте. Рассмеялся от облегчения. Торопливо записал на самой последней странице:
«Если, проходя по улице Скапо, вы увидите кафе с белыми столами и тентами, бросайте все дела ради возможности там пообедать. Потому что другого шанса получить в свое распоряжение полный перечень добрых примет и прочих чудес улицы Скапо у вас, скорее всего, не будет».
Поставил точку. Улыбнулся топчущимся на пороге и уже практически превратившимся в вопросительные знаки друзьям. Сказал:
– Сейчас сварим кофе, и я все расскажу.
Улица Слушку (Sluškų g.)
Ангел смерти и Мак-Кински
Ангел смерти пришел за Марьяной в пять часов утра. Она бы, конечно, проспала это событие, если бы не Мак-Кински.
А так Марьяна проснулась от воплей кота. Не открывая глаз, запустила в него подушкой, попутно высказав все, что думает о матери маленького мерзавца. Мак-Кински пропустил брань мимо ушей: он не ведал родственных привязанностей. И вообще никаких, кроме одной. Его маленькое зловредное сердце было целиком отдано Марьяне, раз и навсегда.
Второй подушки у Марьяны не было. Да и ругательства быстро закончились. В пять утра активный словарный запас до смешного жалок, будь ты хоть трижды интеллектуал. Зато Мак-Кински и не думал умолкать. Что само по себе было довольно странно. Во-первых, при всех своих недостатках, кот знал и строго соблюдал главное домашнее правило: никогда не поднимать шум прежде будильника. А во‐вторых, так истошно Мак-Кински на Марьяниной памяти орал только дважды: у ветеринара, который засунул ему в задницу градусник, и в тазу с водой, когда она в первый (и последний) раз в жизни решила его помыть.
Пришлось открывать глаза.
В спальне было предсказуемо светло – прямо перед Марьяниным окном горел фонарь. Марьяне нравился его бледно-желтый свет, поэтому она никогда не опускала до конца оконную штору, оставляла большую щель – отличный ночник. Приятно, когда часть твоих расходов за электричество берет на себя городская казна.
При свете этого фонаря можно было разглядеть все, что происходит в спальне. Не в деталях, конечно, но получить общее представление – вполне. В частности общее представление о том, что Мак-Кински каким-то чудом