показал мне 50-рублевую купюру – ту самую, что сидела в бумажнике типа в черном. Я не понял, почему он мне снова ее показывает, а потом пригляделся. На обратной стороне, в белом поле справа от изображения биржи и ростральных коллон была нарисована ручкой схематическая карта. Кварталы и улицы были подписаны небрежным мелким почерком, а между ними пробегала линия со стрелочкой, указывавшей на один из домов.
– Пока ты забалтывал нашу любительницу искусства, я сверил это изображение с картой Петербурга на стене в офисе. Мне удалось точно определить его местоположение на Васильевском острове.
– И кто там живет, по-твоему?
– Аполлон, конечно.
– Но купюра же принадлежала… – начал я.
Данила коротко кивнул. Похоже, для него в этом деле все было уже ясно.
– Ты не хочешь рассказать, как пришел к такому выводу?
– Пойдем, и сам все увидишь, – сказал он.
Ориентируясь по нарисованной на купюре карте, мы в конце концов пришли к пересечению Среднего проспекта и 16 линии. Стрелка упиралась в то, что в реальности было невзрачным доходным домом. Он был выполнен в классицистическом стиле, без особых изысков на фасаде. Дай Бог, что время над ним смилостивилось, а может проводили реставрацию. На первом этаже располагались продуктовый магазин и рюмочная. Вход к парадным был, очевидно, со двора, куда вела просторная арка.
– Там указана квартира? – спросил я, кивая на банкноту.
– Не указана. Давай поспрашиваем. Ты загляни в рюмочную, а я в продукты.
Мы разделились, но наши расспросы оказались бесплодными. В рюмочной лежали три тела, у которых спрашивать что-то было бесполезно. Человек за стойкой курил «электронку» и при вопросе, видел ли он здесь высокого блондина, только пожал плечами. Данила тоже вышел без наводок, зато с яблоками. Мы зашли через арку во внутренний двор, сели на скамейку и стали молча жевать яблоки. Наверно, мы ждали, когда из одной из парадных появится Аполлон. Или пока Данилу не озарит одно из его «пониманий», как он выразился тогда в метро.
От яблок захотелось есть еще сильнее. А от теплой погоды, которая даже летом в Петербурге редкость – спать. Я распахнул рубашку, опустил локти на спинку скамьи и, откинув назад голову, стал смотреть в небо. От круга полуденного солнца вдаль тянулась вереница облаков, словно ветром сдуло лепестки с ярко-желтого цветка. Такого узора на питерском небе я еще не видел. Именно питерское небо – такое разное и изменчивое, капризное и непостоянное – вдохновляло меня все эти годы. Стоило мне отчаяться в чем-то – например, что я не найду работу – я выходил на улицу и смотрел на небо. Да и когда я писал картины с натуры, я всегда старался как можно интереснее изобразить питерскую вышину.
Предаваясь ленивой неге, я постепенно задремал. Во сне я почему-то перенесся в квартиру Данилы и сидел на стуле в его комнате. Он сидел передо мной в своем полном облачении – мундире и фуражке – а я писал его портрет. Притом оказалось, что в его комнате уже и так было много портретов. «Почему ты не показываешь их никому?» – спрашиваю я его. Он молчит и продолжает