что она услышала, как он вошел, но даже не попыталась встать и поприветствовать его, как полагалось по всем правилам. Интересно, сколько времени она провела вот так, одна, сидя в его пустом кабинете на краешке кресла, ожидая его, впрочем, скорее всего, она не замечала времени.
Горан подошел к ней и присел в кресло напротив. Она подняла голову, и он увидел, что в глазах ее стояли слезы.
– Горан Иваныч, – шепотом сказала она. – Я больше так не могу. Я перевернула всю Библиотеку. Все, до чего у меня есть допуск. В книгах ничего нет. Я не знаю, как это снять. Никто не знает.
Горан взглянул на ее руки. На правой, поверх рваных с запекшейся по краям кровью ран, сияли тугие золотые жгуты Уз. Значит, она снова пыталась снять их механическим путем, минуя магию, но только до мяса разорвала кожу: Узы никуда не делись и теперь золотыми змеями покоились в окровавленных желобках ее плоти.
– Я так больше не могу, – повторила она. – Может, это чувство неправильное, навязанное, но я не знаю другого.
Горан должен был что-то сказать, но нужные слова исчезли, а остальные застряли в горле тугим комком, и все, что он мог, это созерцать ее искалеченную, объятую золотым огнем руку. Он с трудом оторвался от этого зрелища и вернулся к ее глазам.
– Я бы душу продала, чтобы ничего этого не было. Чтобы смотреть на вас спокойно… Чтобы все это закончилось, – она прервалась, стараясь не расплакаться. – Или чтобы хоть на час… На минуту побыть на месте Марго…
Горан почувствовал, как сжалось его сердце, ему вдруг перестало хватать воздуха, и где-то внутри забытым ощущением из глубокого детства начал разматываться клубок обиды на несправедливость, с которой ничего нельзя было поделать, потому что мир оказывался сильнее, а ты, хоть и был прав, был один, и это противостояние было обречено.
Тайра встала и отошла на пару шагов. Горан поднялся следом. Он смотрел на нее и не узнавал.
– Горан Иваныч, – она посмотрела на него таким взглядом, от которого Горану захотелось умереть. – Поцелуйте меня. Один раз… И, клянусь, я больше никогда не попрошу ни о чем подобном. Я буду, кем захотите. Ручным монстром, Ишанкарской Ведьмой, вашей дочерью, вашей Некромантессой… Кем захотите. Но я хоть раз хочу узнать, как это – быть вашей женщиной.
Горан услышал, как его сердце с треском разорвалось на части. Тайра стояла на краю пропасти, и дальше идти было некуда, и Горан знал, что должен удержать ее, прижать к себе и никогда, никогда не отпускать, не давать ей смотреть вниз, он должен был что-то сказать, чтобы это молчание не воцарилось между ними навечно, сказать нечто доброе и светлое, то, что он так давно хотел сказать ей, но слова, которые он произнес, были как гвозди, которые он сам вбивал себе в ладони и ступни, навечно пригвождая себя к воротам Ишанкара.
– Я не гожусь на роль Первого Рыцаря, Кхасси, – тихо ответил он, – и буду жалеть об этом всю жизнь.
Навряд ли она ожидала другого ответа, но какая-то неведомая, неподконтрольная