на спокойное лицо Марьи, на ее сухие жилистые руки, как они, чуть дрожа, маленькими щипцами кололи сахар на мелкие квадратные кусочки.
– Как сказать, Петя. Хорошо жили, грех жалиться, – Марья положила в рот сахарный кубик и, отхлебнув из блюдца горячий заваристый чай, продолжала: – семья наша по тому времени обыкновенная была: три брата, две сестры, родители. Жили хорошо, – повторила она еще раз, – все у нас было. Хлебушко свой, мясо тоже свое, молока сколько хошь. Хозяйство было: две коровы, лошадь, мирского быка держали, овцы, поросята, само собой. В чем нехватка была – в лавке брали. У Харитоновых. Всякие там были товары: баранки, селедки, керосин, соль, ситец разноцветный. В город ездили больше по весне. Нагрузит отец воз стульев и везет продавать. Брат Федя на станке умел, а Ваня мой резчиком. Такие фигуры вырезывал, – загляденье одно, богатые делали стулья. Из города едет, всем подарки везет, никого не забудет. Кому на сарафан, кому сережки иль колечко, кому сапоги. Хороший был отец у нас, добрый. Но строгий, правда. Бывало, как глянет: «Девки, всё о женихах? За дело, за дело», – все гулянки из головы вылетают. Недосуг гулять было, работа ждала, – Марья вздохнула, задумалась.
– Выходит, баба Маня, вы кулаки были? – спросил Петька. – Не все же в деревне жили хорошо?
– Не знаю, Петя, кулаки аль не кулаки. Как по-теперешнему-то, вам, молодым, сподручней сообразить. Тогда мы об этом не думали. Теперь пошел да купил хлеба сколько надо, а, бывало, за этот хлебушек, Петенька, о-ой сколько потов прольешь. Землю обделать надо, засеять, вырастить, сжать, обмолотить, смолоть на мельнице. Так со всяким другим делом. Вспомнишь, как работали, и не верится – откуда силы брались. Хозяйство по дому на матери да на мне, сестра младше была. Еще до солнца далеко, а мама уже зовет: «Манюша, вставай». И начинается верчение. Одной воды принести двенадцать ведер надо, скотину напоить.
Всё бегом, во всех углах дела, отдыхать недосуг. Накрутишься за день, ноги гудят. Сунешься где-нибудь, подремлешь минутку, опять на ногах. А к вечеру, другой раз, на покос бежишь мужикам помогать, четыре версты туда – по Алешину ручью наш покос был.
Марья налила себе и Петьке еще по чашке, долила заварной чайник, дрожащей рукой подняла и поставила его на самовар. Лицо ее осветила задумчивая улыбка.
– А хорошо было, хорошо! Работают, бывало, ребяты в мастерской. Как запоют! Голоса у всех хорошие, особенно у Кости, запевал всегда. Мы идем, слушаем. За столом как соберутся все – свои, родные – полная комната. Мама сидит веселая, глядит на нас, скажет другой раз: «Какие вы все хорошие, красивые, сердце радуется на вас глядеть. Всегда бы так было». А отец смеется: «Куда ж, мать, они от нас денутся. Так всю жизнь и будут рядом тебя крутиться».
– Зимой, ясное дело, работы меньше было, – продолжала Марья, ребяты ремеслом занимались, а мы шили, пряли, ткали. На девишник сходились больше у Захаркиной Алены, царство ей небесное. Девок много, прялки гудят. Ребяты приходили, сидят, нас веселят, а то песню запоем. Хорошо получалось.
После