всегда за него болит сердце. Я молюсь о том, чтобы он не стал фашистом, как его дядюшка.
– То есть я еще и фашист? – Хоакин изобразил ярость. – Что ж, уже повышение. Как меня раньше называли? Ах да, равнодушным наблюдателем. Ты мне даже книгу на прошлое Рождество подарил – о банальности зла. Этого, как его?.. Стой-ка, я не ослышался? Ты сказал, что молишься? Серьезно?
Хорхе улыбнулся:
– На войне, Хоако, не до шуток.
На войне. Он с трудом мог припомнить разговор, когда их с братом мнения не расходились бы диаметрально. Вот почему я его избегаю. В какой-то момент обсуждать с Хорхе политику стало бессмысленно. Да и все остальное тоже: брат обладал поразительным талантом поворачивать дискуссию в удобное для себя русло.
Альсада-младший был кем угодно, только не дураком. Так к чему тогда это упрямство? Военная мощь Монтонерос сошла на нет: членов организации уничтожили, оружие изъяли, финансовые потоки перекрыли. А Хорхе наверняка испытывал давление и изнутри организации. Он оказался одним из немногих, кто не уехал и не исчез, и это обстоятельство наверняка сеяло подозрения в рядах единомышленников. А вдруг им взбредет в голову, будто он – коллаборационист? Случаи, когда кого-нибудь из Монтонерос вдруг начинали считать предателем и расстреливали свои же, не были единичными. Неужели в этом и состоит искренняя вера? Хоакин никогда и ни в чем не был так убежден, как Хорхе – в истинности своего «дела».
– И если мы сдадимся, если сдамся я, победят они, – продолжал Хорхе.
Ясно. Хоакину все было ясно. Банальная риторика, привычная оборонительная позиция плюс раздражение от необходимости оправдываться перед «ответственным» братом. Но за всем этим сквозило кое-что еще: желание избавиться от некоего бремени. Брат явно хочет рассказать ему побольше. Хорхе Родольфо беззвучно разомкнул губы, точно рыба, хватающая воздух. И добавил, понизив голос:
– Сейчас не время выходить из битвы. Мы еще можем сказать свое слово – я уверен в этом как никогда. Но для этого мне нужно оставаться в гуще событий.
– И неприятностей, – добавил Хоакин.
Лицо брата помрачнело, но потом он усмехнулся:
– Ну, не без этого.
Хоакин хотел лишь одного: чтобы Хорхе пережил эту чертову диктатуру. Он с трудом сдерживал крик. Скоро мне уже не к кому будет обратиться, чтоб тебя выручить, Хорхе! Он глубоко вздохнул:
– Послушай, я просто хочу, чтобы ты поступал как осмотрительный человек. Или хотя бы неглупый.
Хорхе вытер перепачканные жиром руки о фартук и обнял брата:
– В этом не сомневайся.
– Пожалуйста, береги себя, – шепнул Хоакин ему на ухо. Слова эти прозвучали как мольба.
– Обязательно. Знаешь, – прошептал брат в ответ, – я ведь это все любя тебе говорю.
– Правда? – насмешливо спросил Хоакин и слегка отстранился, чтобы заглянуть ему в глаза.
– Абсолютная, – подтвердил Хорхе без малейшего сарказма и крепче обнял брата. – Не волнуйся за меня. Мне ничего не грозит.
Хоакину