доверять поведению Джамухи нельзя, – словно подслушав мысли Хана, размеренно заговорил Мухулай. – Как многие безродные люди, он не страшится опорочить свое имя, поэтому ненадежен… Волен творить зло и добро без оглядки.
Да, многие считали Джамуху коварным, лишенным стержня родовых заветов. Он сам тому дал основание еще лет двадцать назад: напал с войском на людей, с которыми всего несколько дней назад ел из одного котла.
Потом он объяснял, будто сделал это ради брата, жившего разбоем и конокрадством. В степи конокрадство никогда не считалось зазорным, не пойман – твое счастье! Даже если хозяин угнанных лошадей узнавал впоследствии, кто похититель, он никогда не выяснял отношения и не пытался мстить – этим он только мог навлечь беду на свой род и лишние пересуды – не будь вороной! Но если попался, пытаясь угнать лошадей, – головы не сносить.
Тэмучин тогда не оправдывал, но и не торопился осудить Джамуху: после смерти Тайчара, единственно родного человека, который был для него не только братом, но отцом и матерью, вся горечь утраты, весь гнев пылкого Джамухи обрушился на тех, кто удерживал его от связи с братом, помешав в нужный момент оказаться рядом.
Безусловно, прав и Мухулай: родовитый человек так не поступил бы ни при каких условиях – за нарушение одного из основных законов степи пришлось бы расплачиваться в веках всему его потомству! Девушку – не возьмут достойные замуж, юноша – не обретет невесту своего круга. Одно опозоренное имя могло навлечь захирение рода…
– Джамуху нельзя судить лишь по безродности его, – проговорил наконец Хан.
– Сказать по совести, – продолжил прямой Мухулай, – многие недоумевают, почему ты, железный Чингисхан, так благоволишь Джамухе? Да, он твой побратим, но ведь он всех Ханов поднимал против тебя, наш род хотел изничтожить?!
Три года назад вожди самых знатных монгольских родов собрались в местности Алахый-Боллох. Чингисхан был дружно заклеймен, назван человеком, поправшим обычаи предков и степные законы. Все также выразили опасение, что Чингисхан слишком быстро набирает силу, сбивая вокруг себя охочих до перемен людей. Когда впоследствии Тэмучину передавали ход речей на том совете, он удивлялся, как по-разному понимаются следование обычаям и направленность человеческого деяния!
По его разумению, он только тем и занимался, что восстанавливал древние законы, отбрасывая те, которые потеряли смысл, и утверждая живые, сплачивающие род! А если он и предлагал новые, то потому, что пришло их время. Стал нанимать уйгуров для обучения монголов письму и чтению – доживи предки до его дней, сделали бы то же самое. Мысленно он называл себя радетелем, даже певцом законов: если бы все монголы придерживались единых, жестких правил – народ мог бы объединиться и явить свое величие! Но Ханам иных монгольских родов не так виделись его намерения.
Сумели они убедить в своем понимании и Джамуху, рассчитывая его не слабыми руками убрать с пути неугодного