подхватили труп убитого и поволокли его к выходу, оставляя за собой жирный след крови, тянувшийся за телом.
Они выбросили его на свалку, расположенную рядом, и вернулись в дом, закрыв за собой дверь на засов.
– Я пока приберусь… – машинально произнесла Катерина, выходя из кухни с тряпкой и ведром воды. – Можете пройти на кухню, сеньоры. Там чисто и есть что перекусить…
– Благодарствуем… – ответили агенты и спокойно, словно и не было захвата и пролитой крови, направились на кухню.
«Боже мой, – прошептала она, наклонившись с мокрой тряпкой над огромной лужей крови, – влипла я, словно пчела в смолу…»
Из кухни послышался смех и веселые разговоры агентов, резавших хлеб и разливавших вино.
Авраам вышел из спальни на шатающихся ногах. Вид его был жалкий и подавленный, ноги и руки дрожали, он не мог вымолвить ни единого слова. Груз пережитых событий так поразил его, что несчастный еле передвигался, держась рукой за дверной косяк. Он каким-то пустым и отрешенным взглядом окинул дом, вздрогнул, увидев огромную лужу крови, и побрел к выходу из дома, стараясь не наступать ногами на длинный кровавый след, тянувшийся до самых входных дверей. На пороге он обернулся, тоскливо и обреченно посмотрел на Катерину, его губы задрожали, пытаясь произнести что-то, но кроме всхлипывания и громкого прерывистого дыхания несчастный так и не смог ничего сказать. Он опустил голову и вышел на улицу, закрыв за собой дверь.
«Всю жизнь так… – грустно покачала головой Катерина, оторвавшись на мгновение от уборки кровавой лужи, – нагадят и уходят, словно побитые собаки. Пользуются, а чтобы на прощание сказать хотя бы пару теплых слов…»
Она подоткнула подол платья и стала собирать кровь, периодически полоская и отжимая тряпку в ведре. Она несколько раз меняла воду, но кровь не уменьшалась, словно изливалась из какой-то невидимой емкости. Катерина села на стул и тихо заплакала, этот плач походил на тихий вой, наполненный безысходностью и обреченностью, одиночеством и опустошением, словно ее несчастная и запутавшаяся душа пыталась вырваться наружу из тесных вериг тела, словно пыталась увидеть свет, и открыто заявить о чем-то своем, наболевшем и вымученном.
Только под самое утро она закончила свою жуткую уборку, и обессилевшая упала на пороге спальни.
Каркассон. Цитадель. 29 августа 1221 года.
Сенешаль спустился во двор цитадели, куда уже притащили двух пленных катаров. Он посмотрел на их серые лица. Было видно, что они все еще находились в шоке из-за неожиданной засады и пленения. Рыцари толкнули пленников, повалив их на землю возле ног сенешаля.
– Ну, голуби мои сизокрылые, – и де Леви сурово посмотрел на них, – или мы рассказываем, как на духу, или…
Он повернулся, махая палачу рукой. Из-за кузницы вышел здоровенный широкоплечий палач, лицо которого закрывал красный капюшон с вырезами для глаз. Сенешаль перехватил их испуганный взгляд, повернулся к пленникам и произнес:
– Мой вам совет – не надо