имеющиеся у него извилины, Альберт уточнил, – Мы никуда отсюда не уплывём, пока нога императора не ступит на святую землю как на свою собственную.
Утро выдалось неприятным. Как Тиль не увиливал, Альберт всё-таки заставил его молиться за Фридриха. Они просидели всю ночь, высмеиваемые таращившимися из окна чёрными птицами. Положить окаменевшую голову на жёсткую подстилку удалось только, когда забрезжил рассвет. Оруженосцу показалось, что проспал он не больше минуты, хотя на деле прошла пара часов. В мечетях снова пели на неизвестном Тилю языке, и он мысленно выругался, оттого что неверные посмели прервать сладкие ночные грёзы. В конце концов, сны – лучшее, что есть в жизни простого слуги.
На улице уже совсем рассвело, и нужно было поторопиться, чтобы принести господину воды. Тиль шёл с ведром к колодцу, потирая ноющие колени, как вдруг дорогу ему преградил храмовник с красным крестом на белом облачении.
– Чего тебе тут надо? – сурово спросил тамплиер.
– Господин пожелал умыться.
– Нечего тратить воду на такие пустяки. Возвращайся, откуда пришёл.
– Но…
– Я неясно выразился? Ступай прочь!
Делать нечего, Тилю пришлось удалиться. Он понуро поплёлся назад, в недоумении соображая, чем же так разгневал сурового тамплиера. Монахи, конечно, и вчера смотрели на его ведро с недовольством, однако имя благородного рыцаря всегда открывало перед ним любые пути. Что же случилось теперь? Возвращаясь, Тиль заметил ещё нескольких слуг с вёдрами, тоже не сумевших выполнить поручение хозяев и теперь не знающих, как показаться им на глаза. Альберт не вёл себя настолько сурово, чтобы вызывать у Тиля страх, но оруженосец всё равно был очень расстроен тем, что не выполнил просьбу друга. Войдя в покои господина, он с порога признался:
– Альберт, извиняй, я с пустыми руками. Монахи мне запретили воду брать. Встали как столбы у колодца и никого не пущают.
– С чего это вдруг? – удивился рыцарь, – Подожди здесь, я пойду, узнаю.
Ждать пришлось долго. Тиль со скучающим видом скользил глазами по скромной обстановке комнаты крестоносца: матрас, мешок с вещами, низкий столик, на котором стояла икона – та самая, что прошлой ночью уже намозолила ему глаза. Она представляла собой скромный, чуть больше ладони, срез дерева, на котором был написан образ Христа. Спаситель одной рукой держал книгу, другой – складки синей ткани, накинутой на плечи. В отличие от многих других икон, которые Тиль видел у крестоносцев, эта отличалась присутствием эмоций на лике: брови едва уловимо поднимались, словно выражая сочувствие агнцам своим, сбившимся с праведного пути. Но больше всего поражало даже не это, а яркость фоновых красок: насыщенный золотой великолепно передавал представления художника о божественном свете.
В отличие от Альберта, всей душой преданного вере, Тиль не испытывал подобных возвышенных чувств. Он относился к религии как к стирке панталон: стойко принимал необходимость молиться, держать пост и совершать прочие ритуалы как неизбежное. Для исповеди он каждый