внешности. Кабинет пах уютом и доверием, которого Уильям всё еще не научился испытывать к людям – последний его порыв закончился тем, что его бросили в одиночестве посреди Парижа без цента в кармане, и это всё еще временами напоминало о себе дёргающимся при звуках французской речи глазом.
– Итак, – доктор Калверт опустилась в кресло рядом с низенькой кушеткой, на которую Уилл недоверчиво покосился (в прошлый раз ее здесь не было), и приветливо похлопала по ней, – на чем мы в прошлый раз закончили?
Смирившись с участью пациента, Уилл опустился на жёсткую поверхность, вытянув ноги, и сложил на груди руки. Куртку он бросил еще на стул у входа, и теперь то и дело слышал доносящуюся приглушенную вибрацию телефона.
– Вы хотели поговорить о моей семье, – кашлянул Уилл, прижимая к губам сжатую в кулак ладонь. – Хотя скорее о моем отце. Вы очень отчётливо на это намекнули, когда мы закончили обсуждать других моих родственников.
– Что ж, – женщина развела руками, как будто ей нечего было возразить, – в таком случае предлагаю начать сразу с этого. Что для вас отец? Какой он человек? Почему вы так сильно избегаете разговоров о нем? Что заставляет вас… скрываться от этой части себя? Ведь в каждом из нас…
– Живёт частичка родителей, – оборвал ее Уильям. – Да, знаю.
Слышать, что кто-то говорит о Генри Белле, как о живом, было неожиданно. Внутри все сжалось, а сердце подпрыгнуло, как на резком подъёме, ударяясь о лёгкие. Горький миндальный привкус налип на язык плотной плёнкой, приклеивая его к нёбу. Или же это сам Уилл удерживал себя от того, чтобы вывернуть наружу остатки своей души этому незнакомому человеку перед ним? Пусть это и был уже, кажется, десятый их сеанс, в первые разы Уильям предпочитал отшучиваться и уклончиво рассказывать о своих сёстрах и матери. Об отце он предпочёл умолчать – и, Алан ему свидетель, Уилл не хотел даже вскользь упоминать имя Генри Белла в стенах этого кабинета.
И все-таки он проболтался.
– Мой отец был… – нехотя начал Уилл и тут же осёкся, подбирая с какого бока будет лучше начать. – Он рос в очень патриархальной семье. Его родители воспитывались в суровое время, и мой отец считал, что его методы воспитания единственно правильные.
– Понимаю, – кивнула доктор Калверт. – После войны время было достаточно тяжёлое. Все молчаливое поколение1 такое, уж поверьте. Да и бэби-бумеры2 не слишком отличаются от них. Мои родители тоже испытали это на себе. Как и многие жители этой страны. В конце концов… до великого поколения3 нам все еще очень далеко, но мы стремимся. Например, разговорами в стенах этого кабинета.
Уилл слабо усмехнулся.
– Да, спасибо за небольшой экскурс в терминологию социологии. Что же до моего отца… – Уилл снова запнулся, медленно выдохнул и продолжил, еще сильнее переплетая пальцы на груди в замок: – Он был суровым, уверенным в себе и деспотичным. По-семейному деспотичным, если вы меня понимаете, доктор.
Женщина