хохочет, запрокинув голову, а потом они десять минут спорят из-за счёта. Марк выхватывает его из рук официанта и прячет за спину как мальчишка. Робин ругается со вкусом. Зато берёт Марка за руку, когда они выходят на улицу.
– Подвезти тебя? – спрашивает Робин.
Да, она достаточно безумна, чтобы ездить на машине по городским пробкам. И, они оба это знают, достаточно безрассудна, чтобы пригласить его в гости. Заманчиво, не то слово. Но Марк отказывается, вместе с тем обнимая Робин за плечи.
Она почти с него ростом, они смотрят друг другу в глаза. Этот взгляд – ценнее всего, что было за вечер. Там, в глазах, всё то, чего нельзя увидеть на расстоянии. Там Робин хрупкая, как стеклянная статуэтка, полая внутри, работа сумасшедшего стеклодува-виртуоза.
Ей, той Робин, страшно, одиноко и пусто.
Марк касается кончиками пальцев её стеклянных щёк, совсем невесомо гладит, и от его прикосновений стекло нагревается.
Линия под подбородком – чувствительная до дрожи, до мурашек. Марк касается губами горла, ловя движение гортани. Отстраняется и тихо спрашивает:
– Мы увидимся завтра?
Робин кивает, что не характерно для неё.
– После шести?
Ещё кивок.
– Никаких ресторанов, ладно?
Она слегка улыбается и снова молча соглашается. А он думает, что поделится с ней секретом – даже если потом она его разболтает какому-нибудь рыжему.
***
Есть такие места, куда кого хочешь можно водить. В Гринвич, вот, например. В любой из парков Лондона, пожалуй. Кроме старой беседки в Ридженсе. Она – место другого сорта. Её нельзя найти на карте, только самостоятельно, ногами. Она – секрет для особенных людей.
У Марка таких секретов – десяток на весь Лондон. Совсем мало в сравнении с родным городом, но уж что есть. Он дорожит каждым из них не меньше, а может, и больше, чем навороченным «Макбуком». Точно больше. «Макбук» и новый купить можно, а каждое секретное место – это часть самого Марка. Они прорастают в нём, а он – в них.
Робин он везёт на такси к старой католической церкви на северо-западе. Церковь не считается памятником, она облупилась и местами осыпается, зато сторож пускает на колокольню, в отдельную башенку, с которой открывается удивительный вид. Лондон будто тонет в озере. Или всплывает из него, как город из легенд.
Пахнет влажным мшистым камнем, кричат вороны. Премерзко кричат, надо заметить, но совсем не жутко. Для жути ещё слишком светло.
На камне в углу нацарапано ножом: «Надо?»
Марк понятия не имеет, кто и зачем написал это слово, но про себя отвечает: «Надо». Или: «Не стоит», – под настроение.
И – нет, он не настолько безнадёжный романтик, чтобы притащить Робин на колокольню, не прихватив с собой пледы и сумку еды.
– Ты чёртов романтик! – обвиняет его Робин, устраиваясь на шерстяном пледе с сэндвичем в руке.
– Надо? – спрашивает он на всякий случай.
Робин уже видела надпись. И очень важно, что она ответит. Это проверка посерьёзней разговора о религии и политике.
– Надо, –