Лица словно нет. Не знаю, как объяснить. Что-то мне не понравилось в Толе. Импульсов от него не поступало, вот что. Anaesthesia dolorosa — болезненная потеря чувств. Проводишь рукой и не понимаешь – гладкого касаешься или шершавого. Не очень я придираюсь? Трезвый, учтивый, старается не мешать.
– Газеты, газетки берем, свежая пресса.
Мерси. Знаем мы ваши газетки: теннисистка разделась перед журналистами, трагедия в семье телеведущей, у миллиардера украли дочь. Секреты плоского живота. Криминальная хроника. Покойники в цвете. Тьфу. Толя, однако, газетку взял, пошуршал ею снизу. Через некоторое время – дебилу:
– Пошли.
Немножко один побыл. Да уж, поездочка.
Перед всеобщим отходом ко сну произошло еще несколько малозначительных событий.
Во-первых, из соседнего купе – оттуда, где пили, – забрел пьяный. В руках он держал фотоаппарат. Пьяный открыл дверь, изготовился фотографировать, Толя дернулся ему навстречу и тут же отвернулся, спрятал лицо. Ага, гэбэшник. Чекист. Теперь ясно.
Пьяный потянул меня к себе, я как раз собрался зубы чистить. Щелкнуть их надо с друзьями. Щелкнул. Всё? Нет, не всё. Я должен выслушать историю его жизни. Почти падает на меня: водка, пот, курево – на, дыши. Расстояние должно быть между людьми. Как в Америке.
Мама ему в свое время сто рублей подарила на фотоаппарат, а потом – денег не было – забрала. А он с детства любил фотографировать. Вот ведь, а?! Сочувствую. Я пошел.
– Стоять! – он мне стих прочитает, козырный.
– Извини, – говорю, – прихватило. Я вернусь. – Еле вырвался.
– Па-а-а… тундре, па-а железной дороге! – заорал он, раскидывая для объятия руки – всем, кто не сумеет увернуться.
У меня еще не худшие соседи, как выясняется. Подумаешь, гэбэшник. Молчит и не пахнет. И дистанцию держит: тоже, как я, брезгует.
Во-вторых, оказалось, что воспользоваться ближним сортиром не выйдет: кто-то доверху забил унитаз газетами. Намокшие цветные картинки – зачем?
В-третьих, вода для чая оказалась чуть теплой, возможно, некипяченой.
– С-с-совок, – проговорил Толя.
Нет, не гэбэшник.
Общий свет гаснет, попробовать спать. Что их двоих связывает? Ничего хорошего. Не родственники, не сотрудники. Может, гомики? Кто его знает. И какое мне дело? Может, гомики. Среди простых людей это чаще встречается, чем многие думают.
Те же звуки: тук-тук, шмыг-шмыг. Жалость к себе. Я уснул.
Я уснул и спал неожиданно крепко и долго, а когда проснулся, то ждали меня раннее солнце, снег и очень сильный мороз за окном, судя по состоянию елок.
Не глядя на попутчиков, я вышел из купе. Поезд встал. “Сныть”, кажется, не разобрал надписи. Во время стоянок пользоваться туалетами… Подождем. Эх, еще пара часов – и вожделенный Петрозаводск, гостиница, теплая вода, обед с вином. На душе у меня было теперь много лучше. Что я, в самом деле, такой нежный!
Соседи мои были полностью укомплектованы: Толя, видно, вообще не ложился. Он сидел у окна, возбужденно крутил головой:
– Что, что такое? Почему стоим?
– “Сныть”, кажется, –