отца кольнул Мойделе в самое сердце. Она горячо защищала Альфреда. Убеждая отца не сетовать на него, молодая девушка во всем обвиняла себя и рассказала, как возникла и постепенно росла их любовь, как беспредельно счастливы они были и как беззаветно отдавались своему счастью. По ее словам, они и сами не подозревали сначала о том, что закрадывалось в их сердца, а тогда, когда сознали все, было уже поздно. Добланер не узнавал свою кроткую Мойделе: с какой твердой решимостью и уверенностью оспаривала она его сомнения в чистосердечности графа. Она сообщила отцу, что Альфред сам не подавал ей надежд на возможность осилить сопротивление со стороны опекуна. Молодая девушка тут же прибавила, что ничто не заставило бы ее добиваться счастья какими бы то ни было усилиями, но что в то же время доверие ее к графу было непоколебимо. Мойделе с трудом сдерживала слезы; она была уничтожена сознанием невозможности признаться отцу во всем, а все же она стойко защищалась, когда он укорял ее в чрезмерной доверчивости к молодому человеку из того общества, в котором не привыкли честно относиться к неопытным девушкам скромной среды. Альфред никогда не представлялся ей соблазнителем, и если дело зашло слишком далеко, то виноваты были, во всяком случае, они оба, а потому молодая девушка не могла допустить, чтобы осуждали только одного Альфреда. Мойделе очень определенно пояснила отцу, что с одной стороны она была не в силах отрешиться от своего чувства, хотя бы даже оно и сделало ее несчастной, а с другой стороны горячо отстаивала честные намерения графа. Желая отклонить всякие упреки по отношению к нему, и в то же время сознавая невозможность убедить отца, она настоятельно просила повременить с суровым приговором до получения первого письма.
«Пусть будет по-твоему: сперва выждем, а там снова потолкуем о деле», так решил Добланер.
Он опять принялся за свои книги и пробовал сосредоточиться на чтении. Мойделе молча сидела против него; взглядывая украдкой от времени до времени на отца, она замечала, что он то и дело сдвигал брови и видимо совершенно отвлекался от чтения, упорно о чем-то думая. У молодой девушки не выходил из головы разговор с отцом. В доме царила полная тишина, которую нарушало только журчанье ближайшего источника. Добланер не заговаривал больше об Альфреде и был крайне ласков и приветлив с дочерью, что нисколько облегчало ей наступившее тяжелое время. Молодая девушка была душой благодарна отцу, но тем сильнее томилась невозможностью сказать ему обо всем. Не одну слезу проронила Мойделе, вспоминая мать, которой она могла бы довериться вполне. Незабвенная, любящая, как поддержала бы она ее в эти тяжелые дни!
Пока отец зачитывался по целым вечерам, молодая девушка подолгу сиживала на скамейке перед домом, отдаваясь дорогим воспоминаниям. Прямой черной полосой расстилался перед ней лес. Глядя на него и на извилистую тропинку вдоль лужайки, ей вспоминались чудные дни, когда довольная, счастливая, она выбегала навстречу Альфреду, спешившему заключить ее в свои объятия. При мысли об этих свиданиях,