какова же причина?
Он задумчиво говорит:
– Давайте поиграем. Под вашей левой рукой есть пуговица…
Я смотрю: да, на кожаном кресле пуговица.
– Ну, она просто удерживает кожу на месте, – говорю я.
– Несомненно, но в нашей игре эта пуговица будет означать, что, как только вы ее нажмете, вам немедленно сделают хирургическую операцию по трансплантации. Немедленно. Поставьте палец на пуговицу, Робин. Итак. Вы готовы нажать на нее?
– Нет.
– Понятно. Не скажете ли почему?
– Потому что я не заслуживаю того, чтобы меня чинили, используя части тела других людей! – Я не собирался говорить это. Даже не знал, так ли это. А когда сказал, мог только сидеть и слушать эхо своих слов; и Зигфрид тоже некоторое время молчит.
Потом берет свой карандаш и кладет в карман, берет блокнот и кладет в другой карман, потом наклоняется ко мне.
– Робин, – говорит он, – не думаю, что я могу вам помочь. У вас чувство вины, от которого я не могу вас избавить.
– Но раньше ты всегда мне помогал! – завываю я.
– Раньше, – терпеливо объясняет он, – вы причиняли себе боль из-за того, в чем, вероятнее всего, не были виноваты, и, во всяком случае, это было в прошлом. На этот раз другое дело. Вы можете прожить, вероятно, еще пятьдесят лет, заменяя поврежденные органы здоровыми. Но вы правы – эти органы принадлежат кому-то другому, и вы, чтобы жить дольше, в определенном смысле заставляете других жить меньше. Признание этого, Робин, не снимет невротическое ощущение вины.
Вот и все, что он говорит мне; и с улыбкой, одновременно доброй и печальной, добавляет:
– До свидания.
Терпеть не могу, когда мои компьютерные программы начинают рассуждать о морали. Особенно когда они правы.
Теперь нужно напомнить, что пока я был охвачен депрессией, в мире происходило много чего. Множество событий происходило со множеством людей в мире – во всех мирах и в пространстве между ними. Я просто тогда о них не знал, даже если в них участвовали люди (и нелюди), которые мне знакомы. Позвольте привести пример. Мой еще-не-друг Капитан, один из тех извращенцев-насильников-Санта-Клаусов, которые наполняли мои детские сны, начинал пугаться гораздо больше, чем я когда-либо боялся хичи. Моему прежнему (вскоре снова станет настоящим) другу Оди Уолтерсу Младшему вскоре предстояла встреча – она ему дорого обойдется – с моим некогда другом (и недругом) Вэном. И мой лучший друг из всех (примите во внимание, что он не «реален») Альберт Эйнштейн собирался удивить меня… Как все это сложно! Ничего не могу сделать. Я жил в сложное время, и жизнь моя была сложна. Теперь, когда я расширился, все это встало на свое место, но тогда я о многих частях даже не подозревал. Я был стареющим человеком, угнетенным сознанием греховности; и когда моя жена вернулась домой и обнаружила, что я сижу в шезлонге и смотрю на Таппаново море, она сразу воскликнула:
– Робин! Что с тобой?
Я улыбнулся ей и позволил поцеловать себя. Эсси часто бранится. Она также любит