интервалов,
по резьбе, по виткам, через ряд,
как дыханье с задержкой при астме.
Листья в окна прогноз шелестят,
облака предлагают мне царства,
поезд скорый на выбор в четверг
или в пятницу – без расписанья…
Мне бы знать, чем закончится век
в светолуние – в луностояния
с февраля, с високосных дней
и в метели, на узких просторах.
Я бы ждал как в снегах огней —
отскрипевшие за ночь ворота.
В дни зимы – и прогноз по себе,
что ко мне от ковидного лета
в перепадах жары, не в среде
безголосой, с подтекстами эхо,
заведенным на час Х звонком
по маршруту дыхания крыши,
улетающим стать двойником
мотылька в дни цветения вишен,
отвлекать облака – от всего:
от туманов, огней листопада,
если поезд не тот и чужое окно
ближе чем от жары прохлада.
Передышка
Передышка к метели. По осени не тишина:
небо с криками, ветер рифленный на крыше,
на мозаичной кальке в оттенках сухого вина
даль размытой в рассеянном свете видна
и – дорога, не в фокусе то, что мне ближе.
И – мелодия слов ощутимее шелеста в уши,
но безмолвной, в две стороны лжет пятерня:
перелески в огне, в красных листьях, а лужи,
в аллегориях света, а в нем утомленные души,
от удушья когда их спасала, ослабнув петля.
Накануне озноба по стенам сползала жара,
вниз по Цельсию и – от ночной лихорадки…
Запись пульса, лекарства по схеме в тетрадки!
Утром ветер и волны отливами – через «Ра»,
похожих на
шелест и
звуки
вдыхающей воздух трехрядки.
Пульс, дыханье метались по кнопкам одышки:
с западающих клавиш и почерк, и главы листа
не на сюжет, не на исповедь вымысла книжки,
а от новых страниц после выстрелов мышки,
отключающих воздух плывущему и с утра.
От жары он сгорал. Покидали поля перелески.
Смысл всего исчезал и огонь – по началам глав.
Он за лживый сюжет продавал последние вести:
на экране включал мне прокуренный Вестерн,
и дыхание правил до хриплых от дыма октав,
до одышки – в ячейках дневной паутины,
до снегов в сентябре, перепадов жары; с января
кислород из подушки, вода от удушья и пытки,
аритмия без пульса, вспотевшие стены до нитки,
окна света луны, без нее – из камней янтаря.
И – к безмолвию ночи: по одичавшей равнине
безымянный, оторванной льдиной – в февраль
на себя непохожий, в снегу и без едкого грима
я при свете янтарном ветром по ней негасимым
по торосам, как мог, неизвестно куда дрейфовал.
Удушье
Из сумерек,