опередили и ударили по плацдарму первыми.
3. Май. Переправа
Проснулся Тимофей от грохота. Блиндаж вздрагивал, подотчетные бобины норовили разъехаться и защемить охранника. Спросонок показалось, что бомбят, но это был артобстрел – мощный, работали десятки немецких батарей. Часов у рядового Лавренко не имелось, но по всему чувствовалось, что еще глубокая ночь[8].
Ошеломленный Тимофей, нашаривая каску, прислушался. Да, били густо, но по большей части по правой части плацдарма: в Пугаченах и Делакеу стоял сплошной грохот разрывов. Ближе к Шерпенам снаряды ложились пореже, но все равно, как осатанели фрицы.
Встревоженный боец Лавренко попытался улечься на свое ложе, но не лежалось. Сейчас немцы начали класть по прибрежной дороге – Тимофей точно чувствовал, куда бьют. Что вообще это все означает?!
Не выдержав, Тимофей перебежал в блиндаж к артразведчикам. Народу там было уже негусто, часть ушла на ПНП дивизиона.
– Чего, Партизан, разбудили гады фрицы?
– Не то слово. У нас такого ночами еще не было, – признался Тимофей. – А что это значит-то?
– Да черт его знает. Похоже, немец атаковать вознамерился.
Это было как-то непонятно. Конечно, Тимофей Лавренко не мог осознавать всю глубину замыслов дивизионного и корпусного командования, но все бойцы знали, что армия готовится к наступлению на Кишинев. Да, слегка припозднившемуся наступлению по причинам бездорожья и медленного накопления сил, но неминуемого. А если наоборот, если немцы решились наступать… Быть такого не может.
Но так оно и было. Минут через сорок, когда интенсивный артобстрел начал стихать, донеслись звуки активного боя с правого фланга.
А у Шерпен наступило тревожное затишье. Иной раз падали беспокоящие снаряды, по большей части немец метил по дороге. Изредка с неба доносилось тихое урчание двигателей легких румынских бомбардировщиков, эти тоже шли к Пугаченам, не отвлекались.
Тимофей нервничал. Сгрыз сухарь из личного НЗ, дважды ходил к артиллеристам, но те и сами ничего не знали. Однако ощущение, что эта активность немцев совершенно внезапна для всех, не проходило. Вот это было худо! Боец Лавренко стратегом не являлся, но точно знал: к действиям противника нужно быть готовым.
Забрезжил рассвет, и тут как взревело…
Дверь блиндажа, не особо бронированную, сколоченную из щелястых досок, пришлось заклинить лопаткой: близкими взрывами распахивало. Немецкая артиллерия неистовствовала, в небе постоянно висели фашистские бомбардировщики. Подобного Тимофей еще не переживал. В районе переправы творилось нечто жуткое, но сквозь хаос разрывов иной раз доносились выстрелы зениток, и на душе у рядового Лавренко становилось чуть легче.
Потом немец провел артналет на Шерпены, потом вновь по дороге. Тимофей сидел в каске: понятно, от прямого попадания не спасет, но земля сыпалась с потолка на голову и за шиворот, что было неприятно. Самое страшное – оказаться всерьез заваленным: говорят, люди живо с ума сходят. Но тут