с закрашенными стёклами, Лёнька обернулся и крикнул мне:
– Ну чего встал?
Я очнулся и двинулся следом, внимательно смотря под ноги. Когда мы зашли на балкон, там на кортах сидели трое и курили одну сигарету: Вовка Вотик и два урела с «ресничками» на бритых головах.
«Заурядная гопота. И чего Лёнька нашёл в них?» – брезгливо подумал я, но вида не подал и пожал всем руки, а говнопанк Вотик мне ещё и крикнул: «Хой!».
Несмотря на экстравагантный вид, он органично вписывался в эту гоп-компанию. Да, Вотик был белой вороной, но всё ещё своей вороной, потому что сам вырос в общаге – просто предпочёл другую музыку и другую одежду, но это вовсе не значило, что он предпочёл другое мировоззрение. Жили, прозябали и вырождались эти трое одинаково. Без критического мышления и в мечтах о перманентной упорке, чем они, собственно, и занимались, когда мы зашли на балкон.
– Угощайся! Хорошая штука, – сказал мне Ботик и протянул пол-литровую банку с разведенным спиртом.
Я наотрез отказался пить, сославшись на то, что завтра иду лечить зубы.
– Как хочешь, – ухмыльнулся он.
Уговаривать меня никто не стал – им же больше достанется: банка пошла по кругу из четырёх человек. Каждый делал маленький глоток и, поморщившись, передавал спирт следующему. Пили через тягу для большего эффекта. Общий диалог не поддерживался – каждый говорил о своём: гопники – про общажных баб и «брынцаловку», Вовка Вотик – про настойку боярышника из соседней аптеки, а Лёнька всё больше молчал, иногда вставляя своё любимое «эпик». Я слушал и смотрел на них с отвращением. Дегенераты, кретины и вырожденцы. Мне было неуютно среди них, но, к счастью, на меня никто не обращал внимания. Я значил для этой четвёрки не больше, чем табуретка, одиноко стоящая у двери.
Я сел на неё и в позе мыслителя продолжил созерцание балконной жизни. Когда банка опустела, Вотик куда-то сходил и вернулся с горсткой таблеток. На этот раз мне не предложили. Общажные съели по четыре штуки, а Лёнька – то, что осталось: две. Я спросил его: «Что это за таблетки?», а он ответил: «Для настроения, типа аскорбинки». Раз так, то почему бы и нет, лишь бы не героин и не беременность, чем нас пугали в школе. В общем, меня ничего не смутило, но, посидев на балконе ещё какое-то время, я свалил. Было неприятно наблюдать, как Лёнька понижает планку. В нём больше не было страсти. Он будто отупел от таблеток. Говорил глупые вещи, рассуждал о том, чем никогда не жил, и делал то, что ему советовали. И кто советовал? Гопники с ресничками и говно-панк с иро.
Теперь они стали для него «РОЛ МОДАЛ». Лёнька убегал с ними от себя и своих жизненных обстоятельств. Разница была лишь в том, что Вотик и урела ничего из себя не представляли, а Лёньке было что терять, но он решил поиграть в эволюцию. Сначала одичать. Потом оскотиниться и, наконец, стать таким же, как те, кто его унизил, – хуже глиста, ничтожней мурашки. Без целей, идеалов и надежд – только животный инстинкт, который и подсказал Лёньке, что с волками жить – по-волчьи выть.