даже таллинской эпопеи.
Михаэль сдружился с новыми сослуживцами, особенно с Севой, и перестал тосковать о Латышской дивизии. О русской литературе он кое-что знал из школьной программы и от матери, о советской – мало, и фамилия Севы, покойный отец которого был очень известным поэтом, ничего не говорила Михаэлю. Севу это задело, и Михаэль долго доказывал новому приятелю, что при режиме президента Ульманиса всё советское находилось в Латвии под запретом. И редактору пришлось объяснять то же самое. Это поставило вопрос о работе Михаэля в газете. С языком у него проблем не было, но не хватало знаний и понимания советской действительности. А тут ещё ответственный секретарь сказал батальонному комиссару:
– Боюсь, Николай Дмитриевич, придётся отчислить Гольдштейна из газеты. Отправим-ка его лучше в политуправление армии. Пусть там решают, как использовать.
– Это ещё почему?
– А разве не ясно? Из буржуазной семьи парень, гимназист. В реалиях наших недостаточно разбирается. Он уроженец Прибалтики, а у нас тут идеологический фронт. Мы же с вами циркуляр насчёт прибалтов читали? Читали.
– Помню, – отозвался редактор, не желая уступать и ища какую-нибудь зацепку. – А как же Латышская дивизия? Доблестно воюют, говорят…
– И всё равно. Воспитание, образование… Ну не советский он.
– Это как? Ведь заместитель политрука, комсомолец…
– А так. Недосмотрели там, где политработником его сделали. А нам, если что, – отдуваться.
Но редактору не хотелось терять Михаэля. Этот юноша ему нравился, и, хотя ответственный секретарь был прав, батальонный комиссар ухватился за соломинку:
– Пусть съездит завтра с Севой в Тринадцатый кавалерийский. Поговорит с людьми, попробует что-нибудь написать, а там посмотрим.
Тринадцатый кавалерийский корпус готовился наступать на Любань. От того, будет ли взята эта мало кому известная железнодорожная станция, зависела судьба Ленинграда. Михаэль много слышал о ленинградской блокаде, но плохо представлял себе, что творится в этом умирающем от голода и холода огромном городе. Не только ответственный секретарь – Михаэль и сам сомневался, что подходит на роль военного корреспондента. Сева числился писателем. Он и в самом деле писал стихи, пробовал себя в драматургии, и у него получались хорошие статьи, а Михаэль был от этого далёк и не понимал, зачем его отправили вместе с Севой. Тот своё дело знает, а он?
– Будем первыми, кто передаст репортаж из освобождённой Любани, – сказал по дороге Сева. – Представляешь? А потом, – мечтательно заговорил он, – в сводке Информбюро скажут: войска Второй ударной армии, нанеся мощный удар во фланг и тыл группировки противника, прорвали блокаду Ленинграда. Может, мама моя услышит…
На следующий день армада немецких самолётов налетела на штаб корпуса. На счастье, самого штаба уже не было в деревне. Он переместился в лес. Незадолго до налёта Михаэль направился туда, чтобы написать заметку для газеты. Вернувшись обратно, он увидел