и церковь выглядывала из воды, словно небольшой остров с крутыми склонами. В таверне «Почему бы и нет» вода перехлестывала через порог, но Элзевир покидать ее не желал, говоря, что ему безразлично, пусть хоть море его и смоет. А в девять утра пришло чудо. Ветер внезапно унялся. Вода начала отступать. Показалось яркое солнце. И еще до полудня люди стали выходить из домов, чтобы посмотреть на потоп и обсудить шторм. Многие раньше не представляли себе, что напор ветра может быть таким яростным, но самым старым из наших жителей помнилось, как на второй год правления королевы Анны здесь бушевало, может, еще и похлеще. Как бы то ни было, этот пятничный шторм стал весьма много для меня значить, и в дальнейшем вы убедитесь, насколько вскорости после того, как пронесся он по деревне, изменилась моя жизнь.
Воды, как я уже говорил, поднялись до того высоко, что церковь стала похожа на остров, но и ушли они быстро, поэтому мистеру Гленни не пришлось отменять воскресную службу. В церковь людей у нас обычно-то приходило не слишком много, но тем утром явилось их даже меньше привычного, так как луга между деревней и церковным двором превратились после прошедшего наводнения в почти непроходимую топь. Водоросли обвились гирляндами вокруг надгробий на кладбище, а с внешней стороны каменной ограды церковного двора образовался из них целый склон, источающий резкий солено-йодистый запах, словно от яиц кайры, который всегда стоял в воздухе, если юго-западный вихрь устилал наш берег ковром из морского сена.
Церковь наша была размера примерно такого же, как остальные, которые я видел. Внутри ее разделяла посередине перегородка. Возможно, в Мунфлите когда-то действительно жило достаточно много людей, и церковь тогда заполнялась, однако с тех пор, как я ее помню, ни разу не видел, чтобы кто-нибудь молился в той части, которая называется нефом. Он всегда пустовал. Лишь несколько старых гробниц да герб королевы Анны. От плит пола тянуло там сыростью, он порос мхом, а белые стены в местах, где на них в непогоду просачивались сквозь крышу капли дождя, покрыли зеленые пятна плесени. Нужно ли удивляться, что горстка людей, посещавших церковь, предпочитала собраться по другую сторону перегородки у алтаря. Там хоть пол под скамьями был устлан досками, а панели из дуба на стенах не давали гулять сквознякам.
В то воскресное утро там собралось, кроме мистера Гленни, Рэтси и полдюжины нас, мальчишек, решившихся пересечь заболоченные луга, устланные телами кротов и мышей, еще человека четыре. Даже набожной моей тете прийти помешала мигрень. Тех же, кто все-таки явился, ожидал сюрприз в качестве одиноко сидящего на одной из скамей Элзевира Блока. Каждый из вновь прибывавших изумленно таращился на него, ибо прежде никто еще в церкви его не видел. Иные по сей причине считали его католиком, другие – язычником. Так или нет, но неожиданное его появление объяснялось, похоже, не жаждой послушать проповедь, а благодарностью мистеру Гленни за стихотворную эпитафию Дэвиду. Элзевир сидел с раскрытым молитвенником