с ног и запинать. Знаю я их крысиные приёмы.
Я замахиваюсь посильнее и дёргаюсь на Пыльного. Он пытается прикрыться от меня руками, что я с самого начала целился ему под дых.
В итоге я выбиваю из его залежавшегося мятого шмотья всю пыль, которую этот уёбок копит уже хуй знает, сколько.
– Сука, гондон сра… – начинает хрипеть Пыльный, и я заряжаю ему ногой с разворота, чтоб заткнулся.
Из выживших на остановке остаёмся только я и Лысый. Он живучий засранец. Наверное, потому что здоровый.
Пока остальные лишь делают вид, что хотят меня отмудохать, а на самом деле просто нагоняют страху количеством и стараются не подходить слишком близко, Лысый отчаянно лезет на рожон.
Правильно говорят, что чем здоровее туша, тем меньше серого вещества в бардачке.
Лысый целится своими мясистыми кулаками мне в лицо, пока я херачу его ногами по корпусу, пытаясь зарядить в голову. Хватит нескольких ударов по его тупой лысой башке. Но у жирного, походу, ещё и бесконечный запас удачи.
Тогда я прибегаю к хитрости и ору:
– Лысый, Машка!
Лысый нервно оглядывается, а я пользуюсь моментом, внежданчик вломив ему прямо в голову. Его отбрасывает на лавочку остановки, и кореша сразу кидаются помогать ему подняться.
Как раз в этот же момент наконец-то подъезжает автобус. Дверцы распахиваются, и я захожу внутрь. Дверцы сразу же закрываются.
На меня за окном глядят три пары озлобленных глаз. Я языком проверяю целостность зубов у себя во рту. Все на месте.
Тогда я обнажаю их и вскидываю кулак, демонстрируя троим ушлёпкам средний палец.
– Оплачивать будешь? – раздаётся голос за моей спиной.
Я оборачиваюсь с недовольным видом. Не дают, блин, насладиться моментом.
– А то высажу, – угрожает водила.
Мне приходится опустошить карманы.
Шаркая по ковру с англоязычной надписью, я слушаю, как гремят бутылки на кухне. Я уже давно вызубрил эту песню, аж от зубов отскакивала.
Если в доме гремят бутылки – значит, батя привёл «друзей».
Мать терпеть не могла собутыльников отца, прямо на дух не переносила, и каждый раз жужжала у него над ухом, пытаясь подначить батю закодироваться. А потом мать умерла, геморо… чё-то там, инсульт, в общем. Отец совсем с катушек слетел. Стал выпивать не после работы, якобы расслабиться, а конкретно так забухал, и уже больше не просыхал. Даже не помню, когда я в последний раз видел его трезвым. Наверное, в тот день, когда он мотался за своими документами на работу – батю уволили за прогулы. Это было года два назад. Отец не пил полдня, и больше я его с тем вдумчивым взглядом и тихой, молчаливой скорбью не видел.
Пьют ведь как раз для этого – чтоб расхрабриться, оживиться, может, даже вытянуться, гордо расправив плечи. А все эти думы тягомотные ни к чему – я и сам их ненавижу, могут загнать в… как же говорила школьная училка… а! Депрессию.
– Валера! – раздаётся пьяный крик моего бати. Я безрадостно снимаю с себя кроссовки. –