цепочки немецких зениток, на медленно гаснущие в овраге ракеты. И так уж привыкли мы к этому зрелищу, что, прекратись оно вдруг, нам стало бы как-то не по себе, чего-то не хватало бы.
– Ну как, возьмем сопку, комбат? – совсем тихо спрашивает Карнаухов.
– Возьмем, – отвечаю я.
– И по-моему, возьмем. – И он слегка сжимает мне плечо рукой.
– Вас как зовут? – спрашиваю я.
– Николаем.
– А меня Юрием.
– Юрий. У меня брат Юрий – моряк.
– Жив?
– Не знаю. В Севастополе был. На подводной лодке.
– Вероятно, жив, – почему-то говорю я.
– Вероятно, – несколько помедлив, отвечает Карнаухов, и больше мы уже не говорим.
Высоко в небе срывается звезда. Душа в другой мир ушла, говорили в старину. Мы спускаемся вниз. В клубах табачного дыма трудно разобрать лица. Политотдельщики, сидя на корточках, едят консервы. Начальник связи спит, прислонившись к стенке и свесив на́бок голову. Капитан читает газету, прислонившись к коптилке. Увидев нас, он подымает голову.
– Без четверти десять.
– Без четверти десять…
– А разведчиков нет.
– Нет.
– Это плохо.
– Возможно.
Английской булавкой я выковыриваю фитиль. Коптилка почти не светит, воздуху не хватает.
– Я попрошу всех, не принимающих непосредственного участия в операции, перебраться на батальонное КП.
Глаза у капитана становятся круглыми, он откладывает газету.
– Почему?
– Потому…
– Я прошу вас не забывать, что вы разговариваете со старшим.
– Я ничего не забываю, я прошу вас уйти отсюда. Вот и все.
– Я вам мешаю?
– Да. Мешаете.
– Чем же?
– Своим присутствием. Табаком. Видите, что здесь творится? Дохнуть нечем.
Я чувствую, что начинаю говорить глупости.
– Мое место на батальонном наблюдательном пункте. Я должен следить за вашей работой.
– Значит, вы собираетесь все время при мне находиться?
– Да. Намерен.
– И сопку со мной атаковать будете?
Несколько секунд он пристально, не мигая, смотрит на меня. Потом демонстративно встает, аккуратно складывает газету, засовывает ее в планшетку и, повернувшись ко мне, медленно, старательно выговаривая каждое слово, произносит:
– Ладно. В другом месте поговорим.
И выползает в щель. По дороге цепляется сумкой за гвоздь и долго не может ее отцепить. Политотдельщики смеются. Доедают свои консервы. Я против них ничего не имею. Но не мог же я одного только капитана выставить. Они понимающе смеются и, пожелав успеха, тоже уходят.
В подвале сразу становится свободнее. Можно хоть ноги протянуть и не сидеть все время на корточках.
Я не знаю, почему я сказал капитану, что пойду на сопку. Я не собирался сам участвовать в атаке. Еще утром с майором у нас был разговор по этому поводу. Он показал мне передовицу в «Красной звезде» – «Место командира в бою». В ней осуждались