Немного придя в себя, он продолжал, но уже каким-то не своим, чужим голосом:
– Матери передай, что мол дед Трофим с Савелием всем долго жить приказали, и не кручиниться больно уж шибко!.. И пусть не серчает, ежели что не так было! Прощай, сынок, не поминай лихом!
С этими словами Савелий развернулся и неуверенной, шатающейся походкой направился в сторону отца. Лёвушка видел, как отец, подойдя к деду и встав на колени, наклонился над ним. Едкий дым постепенно стал застилать поляну. Последнее, надолго врезавшееся в Лёвушкину память было то, что отец, по-видимому, окончательно осознав всю безысходность своего положения, с каким-то злобным остервенением погрозил кому-то в сторону леса кулаком. Затем, в лихорадочной спешке что-то нащупав рядом с собой, Савелий поднял руку с каким-то не то камнем, не то ещё чем, пытаясь швырнуть его в сторону своего безжалостного победителя. Но стелящийся дым лесного пожара окончательно скрыл из вида дорогих Лёвушкиному сердцу людей, заслонив собой последнее, печальное действие скорбной, трагической картины.
Лёвушка, кажись, закричал, но так и не услышал собственного голоса. Горькие слёзы обильным потоком хлынули из его глаз по грязным щекам. Стремительно соскользнув с дерева, не помня себя, он ошалело кинулся прочь, куда глаза глядят. Неожиданный, громкий лай Баламута на какое-то мгновение отрезвил его помутившийся разум. Только тут Лёвушка сообразил, что бежит совсем не в ту сторону. Завидев пса, пытавшегося указать ему дорогу, он бросился ему вслед. Мощный вал дыма, сопровождаемый огнём, неожиданно вырвавшийся со стороны, где только что находился Лёвушка, стал быстро преследовать беглецов.
Воздух, наполненный удушливым дымом, разъедал глаза и, тысячью раскалённых иголок пронзая лёгкие, раздирал всё тело неуёмным, страшным кашлем. Ориентируясь на лай Баламута, Лёвушка мчался что было духу, не разбирая пути, то продираясь сквозь заросли шиповника, то спотыкаясь и падая, то на всём ходу налетая на стволы деревьев.
Сколь долго продолжалось это смертельное соревнование человека со стихией, Богу одному известно. Только тогда, когда опасность давно уже миновала, Лёвушкино, и так помутившееся сознание, медленно, но настойчиво, стало заволакиваться пеленой небытия…
Как рассказывала потом мать, нашли его на третьи сутки после «пришествия небесного» на том берегу Таманги, под самым лесом. «Весточку Божью» принёс Баламут, который и привёл жителей фактории к тому месту, где он лежал полумёртвый, полуголый, грязный, весь в глубоких ссадинах и царапинах. Местный фельдшер, Аким Петрович, пожилой толстяк и добряк, с вечно взъерошенной, жёсткой шевелюрой и небольшой густой, клиноподобной бородкой, часто по вечерам, сидел у постели ещё не пришедшего в сознание больного. Он сочувственно глядел на него поверх своих небольших очков в круглой металлической оправе, и только и знал, что повторял:
– М-да-а… Ну надо же, какая оказия!..
Надежды на выздоровление он не давал, но и паниковать