в голове пронеслись, словно горсть листьев, летящих по ветру, воспоминания. Цветущие верхушки деревьев в джунглях Макайи. Бабушкины окрики на палубе, резкие, властные, ее было слышно даже сквозь грохот волн. Искорки в темно-карих глазах матери, они горели, даже когда она, больная, лежала в постели и умирала. И нежность Роды к ней, которую она никогда никому больше не дарила.
Прекрасные картины одна за другой сменяли друг друга – вдруг что-то тихо просвистело над головой девушки, и вместо того, чтобы резко повиснуть, она продолжала падать, веревка на шее все никак не затягивалась. Удар о землю был силен, ноги под весом Циллы подогнулись, она упала и стукнулась головой о камень.
Воздух вокруг нее сгустился в облако с острым запахом, горло от него стало зудеть. Может, она все-таки сломала шею при падении и умерла? Может, так пахнет смерть?
Цилла открыла глаза, но облако не рассеялось. Она поморгала, еще – и поняла, что дело было не в зрении, а в дыме. Из-за него она задыхалась. Каким-то чудом в этот раз ей удалось избежать смерти.
Руки оставались связанными, девушка попыталась сесть, но у нее не получилось, в лодыжке запульсировала немилосердная боль. Закусив губу, чтобы не застонать, Цилла перекатилась, встала на колени и, придерживая подвернутую ногу, выглянула из-под эшафота.
Девушка увидела совершенно обезумевшую толпу. Женщины визжали, каждая, стараясь вырваться вперед, чтобы первой уйти от опасности, набрасывалась на подругу по несчастью и царапалась, им мешали собственные грязные юбки, о которые они спотыкались. Как и женщины, мужчины в большинстве своем устремились к воротам форта; раскрыв глаза пошире, они на бегу выискивали угрозу. Солдаты покинули все свои посты внутри форта и держали шпаги наготове. Они пытались добраться до Циллы, но паникующая толпа оттеснила их от виселицы.
Петля все еще оставалась у Циллы на шее, девушка взглянула на другой конец веревки. Она лежала на камне и вид имела потрепанный. Дым вокруг Циллы поредел, она подняла глаза, осмотрела крепостную стену и обнаружила маленький кинжал, вклинившийся между двумя камнями. Только один человек мог метнуть кинжал с такой точностью, чтобы перерезать веревку. Тот самый, что практиковался в метании кинжалов, всаживая их в кукол Циллы, когда они были детьми.
Ее сестра.
С сердца Циллы свалился тяжкий груз, и девушка снова задышала легко. Как она могла забыть, что Рода слишком склонна к театральным жестам, чтобы просто расправиться с конвоем по дороге в форт или вытащить ее из камеры в ночь ареста. Это вполне в духе сестры – подождать, чтобы устроить из спасения целый спектакль и сорвать аплодисменты. Рода временами бывала грубиянкой и эгоисткой, но семью не выбирают, и сестра – это все, что у Циллы осталось. Не следовало, конечно, сомневаться в Роде, но она хотя бы могла спасти ее до повешения.
– Цилла, – раздался сзади резкий шепот, одновременно клинок перерезал веревку на запястьях, и руки освободились. – Шевели давай ластами. У нас тут побег, между прочим. Грандиозный, можно