извиниться за то, что я напомнил ему мусорный бак.
Я – лис (хромой
Лисий след, стук костыля. Лисий след, стук костыля. Шаг, стук. Шаг, стук.
Так я хромал по главному холлу лицея. Тут собирались все ребята нашей школы. Тут они красовались сами, рассматривали других, соблазняли друг друга. Я шел, прижимаясь к красным шкафчикам. В центральный проход не высовывался. Я – перемещался, я – обходил стороной, я – склонял голову. Убегал, избегал, сливался со стеной. Проваливался в пол, устраивал конуру, окапывался, маскировался, исчезал. Вызывал в себе сиюминутную амнезию, обморок, испарение. Хотел стать белой влагой, жидким раствором.
Я не пытался забыть настоящее. Но вот о прошлом мне вспоминать не хотелось. О времени, когда все было просто. Все было хорошо. Раньше я мог пружинить, и тогда шаги мои сливались в одну чистую ноту, в один безукоризненный звук.
В глубине левого кармана я отыскал и судорожно сжал пальцами скомканный листок бумаги. Прошел через холл, крепко стиснув в руке бумажный комок.
Год назад все было по-другому. Тогда мне не нужен был мятый клочок бумаги в качестве талисмана. Я не задавал себе вопросов – а если и задавал, то не так часто. Я ходил.
Такое простое действие – и как только мне удавалось его выполнять не задумываясь? Я даже не осознавал этого, просто ходил, продвигался вперед, бежал. Расталкивал других локтями, мог хорошенько двинуть кого-нибудь плечом. Мог исподтишка поставить подножку. Порой я дрался и однажды здорово получил от Криса Уоринга, ведь он раза в три больше меня. И раз уж я начал с математического сравнения, то им и продолжу – коэффициент интеллекта у него примерно вдвое меньше моего, и это мне казалось вполне достаточным, чтобы считать: я почти победил. На самом деле у меня были разбитая бровь, несколько шишек и многочисленные синяки. Но в глубине души я говорил себе: «А мне плевать, зато я умнее, чем Крис Уоринг!» (Я тут использую выражение «в глубине души», которого, я уверен, Уоринг и знать не знает, еще одно очко в мою пользу.)
Себя мы утешаем как умеем.
И утешенья наши коротки и зыбки.
Отец повесил это стихотворение у себя в кабинете, его написал шведский автор по имени Стиг Дагерман[4]. Оно называется «Жажда утешения неутолима», и это очень длинный текст. Я много времени проводил в кабинете, дожидаясь родителей. Трогать тут ничего не разрешалось, поэтому я смотрел на все, до чего мог дотянуться взглядом. На стихотворении я останавливал взгляд чаще, чем на рамке с фотографией того самого Мозеса Лауфера. Я прочел его раз двести или триста. То есть сначала я на него просто смотрел, но в итоге какие-то отрывки запомнились и иногда вдруг сами собой приходят на ум.
Я знаю, утешенья век – не дольше,
чем ветерка порыв в древесной кроне.
Вообще-то, если вдуматься, меня ведь могли назвать Стигом Виктором Леонардом – вот ведь пронесло! И тогда люди окликали бы меня, а мне бы казалось, что они икают. Стиг? Стиг?
Но сегодня это меня не очень-то утешало. Может, утешиться тем,