но тут просто вывела меня из себя.
– Вот спасибо, уж как-нибудь обойдусь.
Обустроиться! Еще бы шведской мебели мне подогнала в картонных коробках! Иногда люди, даже самые добрые, подбирают совсем не те слова, которые нужны. Мне это напоминает развивающие игрушки для малышей, когда надо в пластмассовый ящик просовывать предметы разной формы: желтый круг, синий треугольник, красную звездочку. И вот мне было без разницы, какие слова говорят мне люди, – все дело в форме. А она вечно оказывалась не та. Не соответствовала моему уху. Я хотел услышать звездочку, а мне говорили треугольник. Ничего не пролезало, не подходило, и все меня бесило. Наверное, проблема была во мне самом… кто знает? Сколько бы я ни проталкивал внутрь себя какое-нибудь слово – оно мне не нравилось.
В общем, когда Жади предложила помочь мне «обустроиться», я скривил страшную рожу. А она посмотрела на мое лицо и решила, по своей логике, для меня непостижимой, что у меня разболелась эта уродская нога. С удвоенным сочувствием вскочила из-за парты и взяла меня под руку. Мне захотелось умереть на месте – так далека была моя вселенная от ее.
Лицо мое скривилось еще сильнее. Я сердито нахмурил брови и выпятил грудь. Потому что… нет, ну а что. Я ведь все-таки парень. И вот я ответил ей твердым и хриплым голосом:
– Слушай, отвали, а? Я же тебе сказал, что обойдусь. И чего ж это вы, девчонки, никогда ничего не понимаете с первого раза!
Лицо у Жади стало того же цвета, что и ее красный тюрбан. Ну еще бы. Предупреждал же: я не подарок.
Теперь ни за что нельзя было опозориться: например, рухнуть, вставая со стула. Тогда бы все мое высокомерие пошло прахом – если, конечно, оно у меня вообще было.
Я с достоинством направился в сторону учительского стола.
В правой руке костыль.
В левой – доклад.
В голове – изящество, легкость, птица, ветерок, перья, индейцы, Ратсо.
В голове – жирное пузо, Сломанный Стебель, костыль, авария, отец, мать.
Эх! Намечался полнейший провал.
Я вышел к доске, чувствуя себя мыльным пузырем, готовым лопнуть от укола иглы в сердце. Слабак и развалина, а голова – пустая, как в день появления на свет.
– Сегодня я… Сегодня я… Сегодня я хочу рассказать вам о народе дакота. То есть… То есть лакота, извините.
– Мозес Лауфер Виктор, мы вас слушаем, – перебила меня миссис Перселл.
– А я и говорю: о народе лакота.
Я перенес вес тела на левую ногу; кажется, я дрожал, и, по-моему, это очень бросалось в глаза. Взгляды одноклассников были направлены на меня, и ощущение от этого возникало такое, будто мы на войне и передо мной армия, которая внимательно меня разглядывает, наблюдает за мной, прикидывает, выдержу ли я удар. Я уткнулся в доклад, перед глазами все плыло, как в тумане. Буквы на странице пустились в безумный хоровод, заплясали с индейцами лакота дикий танец.
И вот именно эту фразу меня угораздило произнести вслух, я даже не сразу это осознал.
– Пляшут с индейцами лакота дикий танец.
– Простите, Мозес