Джиме Канингем свидетельствовал, что хотя его матушке случалось писать на бумагах свою фамилию через «а», но на самом деле была она Конингем и к тому же не очень в ладах с грамотой да еще имела привычку, сидя на веранде, заглядываться в даль. На десятом часу слушаний и заслушиваний обитателей Старого Сарэма судья Тейлор объявил, что квалифицирует дело как находящееся вне юридического поля ввиду смехотворной неосновательности обоюдных претензий и выразил надежду, что тяжущиеся стороны удовлетворятся предоставленной обеим возможностью публичного высказывания. Стороны удовлетворились. Им, собственно, только того и было надо.
До 1935 года улицы в Мейкомбе не мостили, а когда начали, за что следует сказать спасибо президенту Ф.Д. Рузвельту, начали, строго говоря, не с улицы. Президент отчего-то решил, что примыкающий к зданию средней школы пустырь от крыльца до перекрестка нуждается в благоустройстве, и благо это было соответствующим образом устроено, результатом чего стали множество ссаженных коленок, несколько разбитых голов и категорический директорский запрет играть на мостовой в «паровозик». Так – семенами в почву – в души Джин-Луизы и ее сверстников были брошены начальные понятия о правах штатов.
Вторая мировая не прошла для Мейкомба даром: вернувшиеся с войны парни вернулись не просто так, а с сумасбродными идеями насчет того, как бы заработать денег и наверстать упущенное время. Они раскрасили фасады отчих домов в убийственно-яркие цвета, они выбелили стены городских лавок и украсили их неоновыми вывесками, они выстроили себе кирпичные домики там, где прежде колосилась пшеница и шумели сосны; они уничтожили прежний облик города. Улицы не только замостили, но и назвали (в честь мисс Аделины Клей появилась Аделина-авеню), но старшее поколение горожан не признавало новшеств – чтобы сориентироваться, им достаточно было дороги, идущей от площади Томпкинса. После войны в Мейкомб со всего округа устремились молодые фермеры-арендаторы, понаставили спичечные коробки деревянных домиков, обзавелись семьями. Никто толком не понимал, чем они живут, однако чем-то ведь жили и, глядишь, даже образовали бы в Мейкомбе новый социальный слой, если бы остальные жители признали их существование.
Да, Мейкомб стал иным, но в новых домах с телевизорами и электродуховками бились прежние сердца. Можно выбелить все, что в голову взбредет, можно приляпать нелепые неоновые вывески – вековые стропила выдержат и это бремя.
– Что, не нравится? – спросил Генри. – Я видел, какое у тебя стало лицо, когда мы вошли.
– Силен, силен во мне дух консерватизма – я же на дух не переношу новых веяний, – ответила Джин-Луиза с полным ртом жареных креветок.
Они с Генри сидели на никелированных стульях в ресторанчике «Мейкомб-отеля» за столиком на двоих. Ровным тихим гудом заявлял о себе кондиционер. – Зато ничем не воняет, и это не может не радовать.
Длинный стол со множеством тарелок, затхлый запах старого дома и горячие