не хочется вам, братья и сестры, в такое утро настежь распахнуть сердца навстречу Господу и спеть? – вопросил Джим.
– Й-еще бы, сэр, – ответил Дилл, который из-за крепкого сложения и малого роста всегда играл характерные роли, и превратился в хор:
В час, когда труба Господня вострубит,
и над землей
День Предвечного зажжет зарю свою,
И на Божью перекличку призовут
спасенных строй,
Буду я стоять в том праведном строю.
Пастор и паства подхватили. Распевая, Джин-Луиза слышала издалека зов Кэлпурнии. Она отмахнулась, чтобы этот комариный писк не лез в уши.
Побагровевший от усилий Дилл заполнил первый ряд.
Джим нацепил на нос воображаемое пенсне, откашлялся и сказал:
– Братья и сестры, «Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте». – Потом пенсне сдернул и, протирая его, повторил басовито: – «Восклицайте Господу, вся земля; торжествуйте, веселитесь и пойте».
– Пора собирать пожертвования, – сказал Дилл, и пришлось отдать ему два пятицентовика, лежавшие у нее в кармане.
– Только потом вернешь.
– Тихо вы! – шикнул на них Джим. – Теперь проповедь.
И прочел такую долгую, такую скучную проповедь, какой Джин-Луиза в жизни своей не слышала. Он говорил, что ничего нет на свете греховнее греха, и что никто из согрешивших не достигнет преуспеяния, и что блажен муж, который сидит в собрании развратителей[19], короче говоря, повторил на свой лад все, что слышал за последние три дня. Голос его то уходил в самые низы, то взвивался до визга, а сам он так махал руками, словно земля разверзалась перед ним и он искал опоры.
– Где Сатана? – вопросил он и указал прямо на прихожан. – Здесь, в Мейкомбе, штат Алабама.
Потом завел было речи о преисподней, но Джин-Луиза сказала:
– Хорош, Джим, кончай, – потому что живописаний преподобного Морхеда хватит ей по гроб жизни. Тогда Джим на ходу сменил тему и заговорил о небесах: на небесах полно бананов (Дилл их обожал) и тушенной со сливками картошки (ее любимой), и когда они умрут, все отправятся туда есть всякие вкусности до самого Страшного Суда, но вот после Страшного Суда Господь, который со дня их рождения записывает в книге все, что они сделали, отправит всех троих в ад.
Закругляя службу, Джим сказал: мол, кто хочет соединиться с Господом, шаг вперед. Она шагнула.
Джим положил ладонь ей на темя и осведомился:
– Девушка, ты раскаиваешься?
– Да, сэр, – ответила она.
– А была ли ты крещена?
– Нет, сэр.
– Тогда… – Джим сунул руку в черную воду пруда и смочил Джин-Луизе голову. – Крещу тебя…
– Эй, минуточку! – крикнул Дилл. – Так не по правилам.
– По правилам, по правилам, – сказал на это Джим. – Мы с Глазастиком методисты.
– Мало ли что! Мы-то играем в баптистскую службу. Надо Глазастика окунуть в купель. Я, наверно, тоже окрещусь. – Дилл увлекся, воображая предстоящую церемонию, и отказываться от такой роли ни за что не хотел. – Я баптист! –