Марат даже не оглянулся.
Наклонившись к Монто и Шабо, он сказал шопотом:
— Слушайте меня оба. Я пришел сюда по важному делу. Необходимо, чтобы кто-нибудь из нас троих предложил Конвенту проект декрета.
— Только не я, — живо отказался Монто, — меня не слушают, я ведь маркиз.
— И не я, — подхватил Шабо, — меня не слушают, я ведь капуцин.
— И меня тоже, — сказал Марат, — я ведь Марат.
Воцарилось молчание.
Когда Марат задумывался, обращаться к нему с вопросами было небезопасно. Однако Монто рискнул:
— А какой декрет ты хочешь предложить?
— Декрет, который карает смертью любого военачальника, выпустившего на свободу пленного мятежника.
— Такой декрет уже существует, — прервал Марата Шабо. — Его приняли еще в конце апреля.
— Принять-то приняли, но на деле он не существует, — ответил Марат. — Повсюду в Вандее участились побеги пленных, а пособники беглецов не несут никакой кары.
— Значит, Марат, декрет вышел из употребления.
— Значит, Шабо, надо вновь ввести его в силу.
— Само собой разумеется.
— Об этом-то и требуется заявить в Конвенте.
— Совершенно необязательно привлекать к этому делу весь Конвент, достаточно Комитета общественного спасения.
— Мы вполне достигнем цели, — добавил Монто, — если Комитет общественного спасения прикажет вывесить декрет во всех коммунах Вандеи и накажет для острастки двух-трех виновных.
— И при том не мелкую сошку, — подхватил Шабо, — а генералов.
— Пожалуй, этого хватит, — произнес вполголоса Марат.
— Марат, — снова заговорил Шабо, — а ты сам скажи об этом в Комитете общественного спасения.
Марат посмотрел на него таким взглядом, что даже Шабо поежился.
— Шабо, — сказал он, — Комитет общественного спасения — это Робеспьер. А я не хожу к Робеспьеру.
— Тогда пойду я, — предложил Монто.
— Хорошо, — ответил Марат.
На следующий же день соответствующий декрет Комитета общественного спасения был разослан повсюду; властям вменялось в обязанность расклеить его по всем городам и селам Вандеи и выполнять неукоснительно, то есть предавать смертной казни всякого, кто причастен к побегу разбойников и пленных мятежников.
Декрет этот был лишь первым шагом. Конвенту пришлось сделать и второй шаг. Через несколько месяцев, 11 брюмера II года (ноябрь 1793 года), после того как город Лаваль открыл свои ворота вандейским беглецам, Конвент издал новый декрет, согласно которому каждый город, предоставивший убежище мятежникам, должен был быть разрушен до основания.
Со своей стороны европейские монархи объявили, что каждый француз, захваченный с оружием в руках, будет расстрелян на месте, и если хоть один волос упадет с головы короля, Париж будет снесен с лица земли; все это излагалось в манифесте за подписью герцога Брауншвейгского, подсказан этот манифест был эмигрантами, а составлен маркизом де Линноном, управляющим герцога Орлеанского. Так жестокость мерялась с варварством.
Часть