сумрак упал на землю.
Архиепископ сделал движение рукой, а потом ею потер уставшее чело и отвернулся от шута.
– Хм! – сказал Покжик на ухо Дзерговской. – Вы скорее, чем я, поможете от меланхолии, я умываю руки…
И он отошёл от стола.
Тот и этот из гостей, особенно те, что больше верили в своё остроумие, начали громко высказывать то и это, думая, что хмурого и задумчивого расшевелят. Не помогло ничего.
Этот ужин, что должен был всех развеселить, прошёл грустно, а под конец его лица нахмурились, и когда снова дошло так до мытья рук, царило тревожное молчание.
Даже для Дзерговской Гамрат не имел тех сладких слов, которыми привык её кормить.
Поэтому сразу после более короткого, чем обычно, пиршества, гости начали собираться к выходу. Тот и этот прощался и исчезал, недовольная Дзерговская с сестрой попрощалась с Гамратом, который их не задерживал, и села в карету.
Только Собоцкий остался, отправив их, с сильным решением расспросить архиепископа и выйти из этой тревожной неопределенности, в которую его ввела необычная пасмурность.
Когда женщины уехали, гости разошлись, а Гамрат остался один с домашними и Собоцким, он кивнул ему и из пустых комнат повёл за собой в тихую, маленькую каморку, которая примыкала к спальне.
Это было его излюбленное гнездо, в которое только самые близкие имели доступ; всё было выстелено коврами, вокруг окружено мягкой широкой лавкой, очень тихое, комфортное и чужим недоступное.
Архиепископ занял тут место на обширном сидении, которое было так устроено, что он мог на нём лечь, опереться и поместиться, как хотел. Только сибарит мог выдумать подобное.
Рядом под рукой на низком столике всегда стояло всё, чего только можно было пожелать на отдыхе… Жбан с холодной водой, сосуды с горячим и студёным вином, разные лакомства и фрукты в сахаре.
Собоцкий занял место неподалёку от него.
– Петр, – сказал он ему доверчиво, потому что были друг с другом как братья и таин не имели, – другим говори что хочешь, а от меня этим не отделаешься. Что-то тебя жестоко задело, никогда тебя таким не видел.
– В самом деле, – вздохнул Гамрат, – потому что никогда я таким не был.
Он немножко помолчал и говорил дальше:
– Я немало жил, а того, что приключилось со мной сегодня ночью, я не испытывал никогда. Поэтому приближение ночного часа так меня мучает и пугает.
– Ночью? – подхватил тревожно Собоцкий.
Гамрат кивком головы это подтвердил.
– Иди, – сказал он, – посмотри дверь, чтобы даже из домашних моих никто не подслушал. Перед тобой могу, ни перед кем другим исповедаться с этим я не сумел бы. Ты знешь меня, знаешь, что имею мужественный дух, а сломили его.
Собоцкий немедленно пошёл осмотреть дверь и быстро, беспокойный, вернулся. Он сел напротив Гамрата, с тревогой всматриваясь в его лицо.
Архиепископ молчал какое-то время, потом тяжело вздохнул и тихим голосом так начал рассказывать:
– Ты знал Куроша? Ты знаешь,