их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного».
В первое время в Лицее было запрещено писать стихи. Для этого решения находились рациональные причины, однако для Пушкина этот запрет ничего не значил. Илличевский вспоминал об этом времени так: «Что касается до моих стихотворных занятий, я в них успел чрезвычайно, имея товарищем одного молодого человека, который, живши между лучшими стихотворцами, приобрёл много в поэзии знаний и вкуса. Хотя у нас, по правде сказать, запрещено сочинять, но мы с ним пишем украдкой». Впоследствии, когда стихотворчество уже стало модой и потребностью, этот запрет был снят. Лицеисты декламировали, учили стихи наизусть, писали в альбомы и распевали их хором. Весь Лицей был заражён сочинительством, независимо от дарований. Писали не только лицеисты, писали наставники, надзиратели, гувернёры и лицейские сторожа.
Успехи в учёбе у Александра оставляли желать лучшего, считалось, что «Александр Пушкин имеет больше понятливости, нежели памяти».
С. Д. Комовский, уже по выходу из Лицея и по просьбе первых пушкинистов, написал о нём краткие воспоминания. Из них следовало, что в Лицее и профессора, и лицеисты недолюбливали Пушкина. «Пушкина называли французом, а по физиономии и некоторым привычкам обезьяной и смесью обезьяны с тигром… Пушкин, увлекаясь свободным полётом своего гения, не любил подчиняться классному порядку и никогда ничего не искал в своих начальниках… Кроме любимых разговоров своих о литературе и авторах с теми товарищами, кои тоже писали стихи, как-то: с Дельвигом, Илличевским, Яковлевым и Кюхельбекером, Пушкин был вообще не очень сообщителен с прочими своими товарищами и на вопросы их отвечал, обыкновенно, лаконически. Вместе с некоторыми гусарами Пушкин, тайком от начальства, любил приносить жертвы Бахусу и Венере, причём проявлялась в нём вся пылкость и сладострастие африканской породы».
Яковлев, которому П. В. Анненков давал записку Комовского на прочтение, сделал к ней такую приписку: «Эта статья относится не только до Пушкина, а до всех молодых людей, имеющих пылкий характер. Пушкин вёл жизнь более беззаботную, чем разгульную. Так ли кутит большая часть молодёжи?»
Опять сошлёмся на Комовского: «Не только в часы отдыха, но и на прогулках, в классах, даже в церкви ему приходили разные поэтические вымыслы, и тогда лицо его то хмурилось необыкновенно, то прояснялось от улыбки, смотря по роду дум, его занимавших. Набрасывая же свои мысли на бумагу, он удалялся всегда в самый уединённый угол комнаты, от нетерпения грыз перья и, насупя брови, надувши губы, с огненным взором читал про себя написанное».
А Яковлев к этому приписал: «Пушкин писал везде, где мог и всего более, в математическом классе, и ходя по комнате, и сидя на лавке. Лицо Пушкина часто то хмурилось, то прояснялось от улыбки».
На замечания Корфа и Комовского о его вздорности и якобы чрезвычайном женолюбии, хорошо ответил близко знавший Пушкина князь Вяземский:
«Был