купи себе херни какой-нибудь.
И я с трепетом вытягивал деньги из тисков каменных пальцев, после чего мчался в лавку на другом конце деревни, стараясь по пути не попасться на глаза сумасшедшей собаке Бздуньке, сумасшедшей бабке Соне и сумасшедшему пареньку-сироте Володьке. Иногда пытались приставать местные, но, услышав имя деда, тут же грустно ретировались. Отчего-то его знала и не то уважала, не то боялась вся деревня.
– Ну, дружок, чего тебе?
Толстая продавщица, тёть Надя, снисходительно глядела сквозь толстенные стёкла очков. Она всех называла «дружками» и на всех глядела снисходительно. А может, и не снисходительно, а очень даже обычно, и снисходительность просто додумывалась из-за очков.
– Водки дайте пузырь, да мороженого.
Почему-то я каждый раз краснел, хотя тёть Надю ни разу не смутила эта фраза. Напротив – она понимающе кивала, ныряла куда-то под прилавок, чем-то гремела, и доставала стеклянную бутылку без этикетки. Затем уходила вглубь магазина и возвращалась с влажным стаканчиком пломбира. Тёть Надя выписывала чек, протягивала его мне вместе с товаром, а я в ответ протягивал деньги, зажатые в маленьком детском кулачке. Там всегда было больше, чем нужно, иногда даже сильно больше, но ни разу мне в голову не пришло потратить сверх необходимого: рука у деда была тяжёлой, и задница даже после мелких проступков болела долго.
Когда я возвращался домой, по дороге, разумеется, съев всё мороженое, дед приветственно вскидывал руки и вскакивал, наконец, со своего насеста. Подходил ко мне, обнимал крепко, обдавал рыбно-спиртовым душком, выхватывал из рук бутылку и поднимал её над головой, как рыцари в книжках поднимали над головой мечи после очередной славной победы. Кричал, обернувшись к дому:
– Ленка! Готовь ужин! Мне тут внучара поляну накрыл!
Разумеется, я не знал, что за поляна, и чем я её накрывал, но от искренней радости в голосе деда внутри становилось теплее, чем от пятёрки по математике. Я возвращал деньги, получал уважительное похлопывание крепкой ладони по плечу – непременно после тщательного пересчёта сдачи – и затем, наконец, отдых начинался всерьёз.
С утра до вечера я пропадал на улице, приходя домой только поесть и поспать, и то не всегда. Местные ребята принимали меня в свои игры не то чтобы с радостью, но и без особых вопросов, а те, кто знал моего деда, почему-то вечно пытались набиться в друзья. Мы купались, строили шалаши, гонялись с палками за Бздунькой и за Володькой, швырялись камнями в окна бабки Сони, и однажды лично я попал в какой-то горшок, стоявший на подоконнике, и расколотил его вдребезги, и в тот же вечер мне показали секретное рыбацкое место. Толку, правда, от этого было никакого, рыбачить я не умел, но жест оценил.
Изредка на песчаную косу, служившую нам пляжем, выходил дед. Он никогда не купался, предпочитая уснуть на целый день с газетой на лице, а вечером ковылять домой, красный, как помидор, матерясь сквозь зубы на каждом