на улице, и моя жизнь переменилась. Он курил на служебном входе, а я проходил мимо и, услышав свое имя, оглянулся. Так меня звали в школе, и на секунду все внутри осветилось тем, прошлым, светом. Давно утраченной уверенностью и покоем.
В темноте кто-то помахивал огоньком сигареты, и я развернулся, сошел с дороги. А дыру, которая возникла в воздухе, заполнили сырые осенние сумерки. Мы обнялись, он что-то говорил, отставив сигарету, пока я не узнал его, не вспомнил. Тогда свет погас, и на душе стало тревожно и холодно, как бывает, если решение принято и судьбу не воротишь.
Мой школьный приятель оказался директорским пасынком и работал в театре завлитом. По крутой и длинной, как во сне, лестнице мы поднялись в кабинет, где стрельчатые окна начинались тоже по-сновидчески – от пола.
В рюмках был разлит «Армянский», как будто он ждал меня.
«Ну, как ты, что?»
Я рассказал, что заканчиваю сценарный, и кивнул на папку, в которой лежала рукопись. «О чем?» – Он выпустил дым на бумаги. Недослушав, стал жаловаться на склоки народных.
«Дед» ищет молодые таланты, а где их взять в наше время?»
Я сидел на низком подоконнике и смотрел, как скользят внизу лакированные крыши автомобилей. Между машин лавировал человек в сером плаще, и на секунду мне показалось, что этот человек – я.
Я очнулся, когда по трансляции дали три звонка.
«Хочешь на сцену?»
В тот вечер играли Островского.
«А что нужно делать?»
И вот нам уже выдали шинели студентов, мы воровали яблоки. Там, на сцене, я впервые увидел зрительный зал. Он выглядел черным и бездонным, что-то искрило, поблескивало в его глубине, дышало и шевелилось. Потом отсиживались с коньяком у костюмерш.
Ближе к ночи перекочевали к артистам, где шла своя пьянка. Когда пожарный обходил здание, вернулись к стрельчатым окнам. А утром раздался звонок.
«Ты переделаешь сценарий в пьесу, – начал он без предисловий. – А я пристрою ее в театр. Как идея? Гонорар поровну».
Так умер мой сценарий и на свет появилась пьеса «Аморетто». Мои сны обрели голос. История о молодых людях, внезапно разбогатевших на фальшивом ликере; о свободе, которую им подарили, – и бесконечном тупике, в который она завела; о другом, который скрывался в них – и постепенно поглотил, слопал каждого.
Я считал, что внутри каждого из нас живет еще один человек. Незнакомый, собранный на другой фабрике – из историй, о существовании которых мы до времени даже не подозреваем. Чье лицо лишь изредка проступает сквозь наши черты и делает их неузнаваемыми. Героям из моей пьесы судьба дала возможность увидеть этого человека, испытать страх и трепет, глядя на отражение в зеркале. Именно об этом – о страхе и трепете перед собственным отражением – и была моя пьеса. Ее приняли к постановке в год, когда главный зачислил студентов, и я покорно отдал своему покровителю половину от гонорара, даже не догадываясь, какой подарок он приготовил мне на самом деле. Потому что, увидев актрису на главную роль, я обомлел. Я понял, что давно влюблен в эту женщину с рыжими глазами, которая сто лет назад сыграла в знаменитом детском