его обожают. Боготворят! – приложил палец к губам. – Поэтому никаких шуток.
Я покачал головой.
– Хорошо вас понимаю. – Он закивал: – Советское детство, эпоха статуй. Только здесь другое дело. Правда! Так что просто без комментариев, если не хотите проблем на голову.
Машина въехала в узкую улицу и медленно поплыла между лотками с бижутерией. Тут же лежали вперемешку с купальниками телефоны и компьютеры, а рядом дымились котлы с супом, как будто кухню совместили с офисом.
– Ваша улица, – таец распахнул двери. – Выбирайте любую гостиницу.
Она безразлично сложила на груди руки.
Перенесли вещи в ближайший вестибюль, я сдал паспорта на стойку. Мокрую от пота спину обдал ледяной воздух.
– Мы что, вселимся в первый курятник?
– Тут все гостиницы примерно одинаковы. – Он оказался терпеливым, наш спутник. – Не «Шератон», конечно, но за семь долларов сгодится. Вам ведь пару дней перекантоваться?
Она устроилась в холле, нога на ногу.
– Тем более перед вратами рая?
Мы пожали руки, он театрально поклонился в сторону кресел. Жена изобразила улыбку из пьесы Моэма «Круг» и помахала в ответ невидимой теннисной ракеткой.
Я отнес чемодан к лифту.
9
Через полгода после свадьбы мы поехали в Париж. В начале девяностых этот город казался пределом мечтаний, поездка стоила баснословных денег, но в подвале со вспученным линолеумом, где помещалось агентство, название «Тур для влюбленных» оказывало магическое действие, и я купил его.
На путевку ушел гонорар за пьесу, из отчислений впритык хватало на карманные расходы. Это был наш первый выезд за границу, хотя она снималась в Югославии и преимущества не скрывала. Поругались мы еще в Москве – накричала на меня из-за таможенных бумажек. Я швырнул ручку, сел на чемоданы. Высунув, как школьница, язык, она заполнила самостоятельно, однако на контроле оказалось, что декларации не нужны вообще. Теперь торжествовал я, а она купила виски и стала пить прямо из горлышка. Свою первую в жизни кружку «Гиннеса» я опустошил махом, не разобрав вкуса.
Встретились в салоне. Она безразлично смотрела в иллюминатор – и вдруг расплакалась. Я неловко, через кресло, обнял ее. Решили ни при каких обстоятельствах больше не ссориться.
Она освоилась в Париже за сутки, как будто всю жизнь провела здесь. С удивлением и восхищением я смотрел, как легко она протягивает чаевые, как едва заметно кивает портье, как изучает меню, не глядя на цены. На светофорах не суетилась, переходила шумные улицы, рассеянно глядя вдаль, как будто это пляж, а не Елисейские Поля. В сущности, она повторяла то, что видела в кафе и на улицах. Перенимала, и если где пережимала, то немного – буквально на секунду, на сантиметр. Что касается меня, то ампирные фасады и бульвары, до боли знакомые по картинам из Пушкинского музея, и вся эта непрожеванная лепнина вызывали во мне чувство разочарования, как будто вместо реального города, который столько лет жил в моем воображении, мне досталась подделка.
В ответ на мои попытки отсидеться в номере жена делала страшные глаза и опускала руки. Бросала путеводитель в кресло:
«Ты