по тебе постучат, хотя лично к тебе у меня нет почему-то никакой сердитости, но! – Следователь поднял палец вверх. – На сигнал надо реагировать. 58-ю так и быть, я тебе лепить не буду, хоть тут чистой воды 8-й пункт – АСА (антисоветская агитация). Чистка вашего брата-безбожника на убыль идет, так что… повешу тебе просто халатность. Три года не срок. А может и амнистия будет, как-никак, а 20 лет нашей власти.
– Да какая АСА, какая халатность! – взъярился, забыв про страх, допрашиваемый. – А то, что потом снаряды не взорвали этот собор, ныне зэкам сбор?! Это тоже АСА, халатность? Вагон целый навезли, заложили! Это тоже я?! Вагон-то мой кран разгружал!
– Нет, это не ты, – на этот раз следователь не рассмеялся, а просто улыбнулся. – И это, конечно же, не халатность и даже не АСА. Чистейший экономический террор. Измена! И для тех 58-я вовсю уже работает. Пять расстрельных приговоров уже наработано. А идея хороша была: все бракованные калибром снаряды Химкинского завода не на полигоне взорвать, а в Соборе этом, чтоб, значит, не маячил в ближайшем Подмосковье контрагитацией. Да его и из Москвы, небось, видать – до Химкинского моста рукой подать. И действительно, вагон завезли! Ну, коли столько браку в калибре, это, ясно дело, голимая экономическая диверсия. Так еще и не взрываются! Будто песком набиты, а не тротилом. И вроде проверяли, все в порядке там с химией, а вот – на тебе! Оч-чень чегой-то добавили, от чего взрывчатка песком стала. То-онкая диверсия. Уже и акт выписан, что снаряды эти до скончания веков безопаснее, чем мешки с песком, на них на костре картошку печь можно. И обратно вытаскивать их не стали, когда тут этнографическо-исторический музей атеизма устроили. Язык сломаешь. И какого сюда только барахла со всей страны не завезли! Ну, а когда мы сюда въехали, тоже ничего этого выбрасывать не стали, пускай лежит. А подвалы тут! И книги свезенные хранить, и на снарядах курить, и вас гноить – на все места хватит, ха-ха-ха!
– Да когда это было! – захныкал допрашиваемый. – Да знал бы… да давно б прибежал, да головой эту стену прошиб.
– Да, – вздохнул следователь, иронично усмехаясь, – давно это было, но, увы, не сплыло. У нас ничего не сплывает, у нас всё всплывает. Башкой об стену надо вовремя биться! Ха-ха-ха! А коль не вовремя, да при наличии сигнала, да своей башкой хоть линкор вражеский прошиби-потопи, все одно тебе сидеть. Так что, попал в струю – плыви в ней до окончания срока, или до амнистии. Бери-ка ты ручку, Варлам Михалыч, и подписывай чистосердечное. Оно, вот, уже готово. Встать! – вдруг выкликнул следователь и сам вскочил: в дверях кабинета стоял неопределенного возраста человек в элегантном штатском, веский лбом, черен волосами и с тяжелой челюстью. С первого взгляда он гляделся лет на тридцать, но если рассматривать совсем близко (вряд ли сей человек кому-нибудь это позволял), особенно глаза, в которых сквозь огненную буйность взгляда проступала необратимая усталость и даже старческая опустошенность, вполне можно