образцов, попросил его брать с собой и Элизу. Баларри согласился, но с условием: он займёт девочку, а ее отец повысит ему жалованье.
Что делать с этими монетами, он пока не знал. Таким, как он, деньги платили нечасто, к тому же в Баннине в большинстве заведений ему просто не разрешили бы ими расплатиться. Однако он понимал, какую власть имеют эти блестяшки, потому что видел, что они делают со всеми людьми в заливе.
Элиза понимала, что для него унизительна необходимость сопровождать ее, но не он ли говорил, чтобы выжить в таком месте, как Баннин-Бей, вам приходится сталкиваться с самыми разными людьми? Она часами ходила за ним по пятам, чтобы найти выброшенную на илистую отмель черепаху, или водоросли, которые, если их пошевелить пальцем, светились в воде ярко-голубым светом. Она с детства была сильной и понимала, что, благодаря своей ловкости, была ему полезна. Она могла забираться на любую высоту в поисках яиц, цепляясь руками и ногами за узкие расщелины. Он боялся тесноты, замкнутые пространства внушали ему дикий ужас, но для Элизы не составляло никакого труда пробраться через узкое отверстие внутрь пещеры. Конечно, были и абсолютно запретные места, откуда Баларри не позволял брать никаких образцов. На такой случай Элиза стала таскать с собой блокнот, чтобы сделать карандашом наброски того, что они находили.
Поначалу их вылазки были эпизодическими, но со временем превратились в постоянные. Казалось, ее любознательность ему почти не мешала, принимая во внимание то, что сам он не имел привычки задавать много вопросов. Она расспрашивала его о любимых блюдах – от еды он явно получал невероятное удовольствие: семена акации, слива какаду, суп с лапшой, ливер. Ее интересовало, почему вместо джентльменского жилета он предпочитает короткие штаны и рубашку и сколько ему на самом деле лет. Каждый раз он отвечал по-разному. В один день «Двадцать пять», в другой – «Двести пятьдесят». Ей оставалось лишь завидовать тому, как легко у него все получалось. Он ловил кефаль во время отлива, используя только камни и ветви мангровых деревьев. Выброшенная на мель рыба барахталась, жадно хватая ртом воздух, пока он не заносил над головой копье и не протыкал ее насквозь. Затем подносил ее к солнцу, и они вместе любовались тем, как в его лучах, подобно драгоценным каменьям, сверкает окровавленная чешуя.
Она огибает тюремное здание с его людской суетой и облаками пыли. Мужчины сыплют ругательствами, вызывая у нее паническую дрожь. У ступеней веранды сидит на своём мерине абориген-проводник. Облачённый в форму сержант торопливо набивает седельную сумку. Когда он сердито смотрит на нее из-под полей шляпы, Элиза замечает, что глаз у него налился кровью и заплыл.
– Брайтвелл, что вам надо? – рявкает Арчибальд Паркер. У бешеной кошки больше вежливости, чем у этого офицера. И это набожный человек, вот как его испортила власть. Под палящим солнцем он выводил закованных в колодки заключенных, заставляя их сгребать ракушечник. Бывало, она видела их, этот ужас: вереница на цепи, лязгающая