маленькие глаза и пухлые руки, покрытые рыжей шерстью. «Как это я не замечал, что у него такие отвратительные руки!» – подумал Алёшка.
–
Чего тебе? – повторил отец. Он говорил это совершенно спокойно, словно только что ничего и не произошло. И поэтому Алька сказал другое:
–
Ма… Мать если придёт, скажи, пусть меня не ищет, я в спортивно-трудовые лагеря уехал.
–
Уже прибегала, – отец поправил на руке золотой перстень с печаткой. – Я ей сказал, что нынешнюю ночь ты у меня был. Соку хочешь? —И отец протянул Алёшке стакан с его любимым апельсиновым, но мальчишка глянул на его веснушчатую короткопалую руку и сказал:
–
Нет.
Сява вытирал пьяные слёзы. И Алёшке было противно, что взрослый мужик плачет, и одновременно жалко его.
Крепкая рука отодвинула Альку в сторону.
–
Здравствуй, Ваня! – на стойку облокотился Вадим.
«Ну, сейчас он даст отцу! – подумал Алька. – Сейчас
он ему покажет!»
–
Привет! – ответил отец, и Кусков заметил, как забегали у него глаза.
«Ага! – подумал он злорадно. – Ты только и можешь, что пьяных бить, а вот Вадим тебе сейчас объяснит самому, где раки зимуют».
Но Вадим не обратил внимания на плачущего Сяву и всё тем же угрожающе-ласковым голосом спросил:
–
А скажи мне, Ваня, как ты обошёлся с деньгами, что я тебе дал?
–
За плёнку, что ли? – спросил отец. – Как велел, так и обошёлся.
–
Именно?
–
Мне кусок, ему кусок…
–
Сява, – спросил Вадим, – сколько он тебе дал?
–
Сто колов, – ответил тот.
–
Ну вот! – закричал отец. – Всё по-честному.
–
Тихо! Тихо! – сказал Вадим. – Лопнешь, борец за справедливость! Сява, исчезни.
Худущий Сява поднялся и поплёлся из бара, вытирая глаза рукавом.
–
Звоню это я сегодня Айвазовскому в мастерские и спрашиваю: сколько ты ему передал. Он говорит, двести…
–
Какие двести! – закричал отец. – Врёт! Триста!
Вадим вдруг схватил отца за запястье и пригнул его к самой стойке.
–
Сейчас мы пойдём к нему вместе и спросим, сколько он получил.
Он повернулся, и Алька поразился тому, что у Вадима было такое же лицо, как у отца, когда он бил Сяву, – бледное и злое.
Художник наткнулся на испуганный Алькин взгляд. Вздрогнул и отпустил руку бармена.
–
Совсем с вами человеческий облик потеряешь… – пробормотал он. – В общем так. Идём в мастерские – сам отдашь Айвазовскому что должен.
«А мне что делать?» – хотел спросить Алька, но не решился – ещё скажут под горячую руку: «Катись отсюда!» – и вся замечательная жизнь, которая ещё не успела начаться, сразу кончится.
Поскольку Кусков-старший схватил табличку «Закрыто», Алька вместе со всеми двинулся к выходу.
Всю дорогу они молчали. Правда, идти было совсем недалеко.