говорили, что это транслировали! Мы, знаешь, не думали, не гадали, а они нам хлоп – награды… Там такая была интересная работа… А это кто? Никак сынок? – Человечек повернулся к Алёшке. – Похож! Похож! Совершенно одинаковое выражение лица! Подбородки волевые! Воители да и только… Глаза! Стальные глаза! Так? – засмеялся человек.
«Сейчас возьмёт и скажет: да, это мой сын!» – подумал с надеждой Алёшка.
–
Это мой племянник, – сказал Вадим.
–
Нашёл? – закричал человечек. – Нашёл! Ну ты молодец! Нашёл-таки родственников. Умница. Я помню, как вы в Художественной школе маленькие совсем были, после войны, почти все сироты. Придёшь на живопись, а вы глазёнки уставите и спрашиваете: а вы не мой папа? Какая тут живопись! – Николай Александрович вдруг достал платок и громко высморкался. – Нервы, нервы… – прошептал Николай Александрович. – А ты был такой упрямый! Всё сам, всё один! Все родственников ищут, письма пишут, а ты, помню, заявил: «Раз меня никто не ищет, – значит, я никому не нужен! И я никого искать не буду!» А всё-таки стал искать?
–
Жизнь, – засмеялся Вадим, – часто вынуждает нас ко многим добровольным действиям.
–
Вот именно, – захохотал Николай Александрович. – Вот именно. А чем занимаешься? Реставрацию бросил? Пишешь? Выставляешься?
–
Понемногу, – сказал Вадим.
–
Реставрацию бросил зря! – тряхнул головой старик. – Зря! Ты у меня был самым, что называется, схватчивым! Прямо на лету всё перенимал! Как ты тогда Рембрандта скопировал! А в четырнадцать лет! А! – Он по-птичьи завертел головой. – До сих пор горжусь! Горжусь. Значит, бросил реставрацию! Ай-ай-ай… Стой! Идём ко мне! Идём! Может, сердце-то взыграет, потянет к старому?!
Как ни упирался Вадим, Николай Александрович не давал ему опомниться.
–
Я учитель! Меня нужно слушаться! Накажу! В угол поставлю! – кричал он, заталкивая их в какую-то тёмную проходную, потом в раздевалку, где нарядил их в белые халаты.
–
За мной! – И они шагнули в огромную комнату, где на длинных столах лежали ярко освещённые чёрные доски в белых наклейках.
–
Вот! – сказал он. – Контролечки снимем. У меня предчувствие, у меня предчувствие, что это не позднее пятнадцатого века!
Алёшка никогда такого не видел. Здесь пахло химикатами, как в больнице. В огромном зале были собраны какие- то странные вещи. В основном совершенно чёрные доски и потрескавшиеся, облупленные картины. Человек в халате, с лупой в глазу, как у часовщика, макал тоненькую кисточку в пузырёк и подклеивал чешуйки краски на картине. Он работал осторожно и медленно, как хирург, сходство дополнялось марлевой повязкой на лице.
–
Почему в мастерской посторонние! – закричал вдруг Николай Александрович. В дальнем углу мастерской, где была дверь с надписью: «Фотолаборатория», Алёшка увидел отца. Он разговаривал с парнем. – Сколько раз! – закричал, покрываясь красными пятнами, Николай Александрович. – Сколько раз говорить вам, Ованес, чтобы вы все необходимые вам вещи получали сами,