слышится нежность. Не верится, что эта нежность произошла от старости.
Забыв обо мне, он идет к своему стулу.
И вот все за столом. Белоснежная скатерть, безупречные, ярко сияют тарелки, у каждого по две, одна на другой. Вилки, ложки, ножи по-другому блестят, вроде льдистой реки нашей горной. Но то, от чего трудно взгляд отвести жителю местности скудной, имя зверское носит – бычье сердце. Малиновый шар с острой гузкой, размером с арбуз в центре стола соблазняет. Я, конечно, не схвачу помидора, пока Анна Борисовна не похвалит сорт и не предложит взять. Тогда я беру рукой – будь что будет, может, вилкой еще хуже – кладу себе на маленькую тарелочку, режу пополам. И от одной половинки отрезаю слезящийся плотный кусок, чуть надкусываю. Повесть о сладости тонкой намека, о твердой, как полдневная тень, остроте, о бережном чувстве друг к другу, твоем с помидором. Просто Пруст, первый том.
Царица из супницы пищу не ест. Ей по заказу: овсянка, кисель и настойка врачующих трав. В сталинских ссылках здоровье утратив, закалила то, что природа в избытке дала: силу духа, волю к победе, одинокую гордость души.
Борис Иванович ест без жадности, но с аппетитом. Академик, старше царицы, добротой бесконечною мил, но супруга им недовольна, мало трудится, много, для старого, ест.
После обеда супруг удаляется в свой кабинет. Царица ждет какого-то травяного настоя и говорит мне: «А теперь, Наталья Хивинская, рассказывайте». Много позже тех лет незабвенных пойму: меня удержать ей хотелось, молодость, кажется, силой волшебной душами старцев владеет.
Меня не обманешь, отделавшись несколькими фразами, я без особого труда перехожу на роль слушателя. Люди чаще всего предпочитают слушать себя, Анна Борисовна не исключение. Она может рассказывать часами, и ни разу я не замечала на ее лице признаков усталости. Когда же она слушает меня, она как будто слышит не мои слова, а своё собственное эхо этих слов, хотя нельзя сказать, что она не внимательна, мельчайшие детали и оттенки моих интонаций от нее не ускользали. Ко всему прочему, за четыре дня моего отсутствия, по-видимому, у нее не было поводов выговориться.
Приятней всего ей вспоминать про Смольный Институт благородных девиц. Однажды рассказала, что среди однокурсниц была такая красавица, что начальство, занимаясь своими делами, сажало ее напротив своего стола, чтобы видеть красивое лицо.
Анна Борисовна, если и думала о своей красоте, то очень недолго. Она превосходила многих и многих сокурсниц интеллектом. Конечно, западные языки знали все, (полагалось говорить один день только по-немецки, второй по-английски, следующий по-французски, и так все дни), но почему она, получив образование филолога, овладела тюркскими языками?
Окончен Смольный и в том же 17-ом году кончилась империя. У отца Анны, известного политического деятеля Бориса Никольского, казненного в 19-м, вся семья смята и растоптана революцией. Один сын большевик, второй монархист, оба погибли. О матери и младшем брате