от неё тайн.
***
Так и пролетели эти несколько дней, будто один. Олинн возвращалась в замок, бегая, как заполошная, и выполняя распоряжения мачехи, а вечером или после полудня, едва эйлин Гутхильда переставала за ней следить, снова сбегала на болота. В избушку к Тильде.
Наверное, Фэда бы заметила её частое отсутствие. Но сестра была занята мыслями о своём златокудром женихе и приданом, и на озабоченное лицо Олинн внимания не обращала.
Торвальд сначала бурчал и посмеивался, а потом сделался молчалив и угрюм, и всё поглядывал на Олинн да поглаживал бороду или усы. Одним словом − не одобрял. Каждый раз осторожно входил в избушку, проверяя каждый угол, будто собака, потом какое-то время смотрел на лежащего в беспамятстве монаха и, убедившись, что тот не опасен, снова гладил усы и уходил на лежанку за нитсшест. А уж оттуда наблюдал за подворьем. Куда ходит Олинн да что делает. И чтобы не ощущать спиной его молчаливое неодобрение, в этот день, проснувшись с утра пораньше, Олинн отправила его съездить в ситту, проверить, как идут заготовки. Сама себе давно обещала туда наведаться, вот пусть старый вояка и съездит, немного развеется, и ей будет легче − не слышать его недовольное бормотание.
Торвальд уехал, а Олинн направилась с ведром к ручью. Вода в нём всегда холодная и цветом похожа на отвар из листьев кипрея. Это всё из-за торфяников, в которых берут своё начало бесчисленные притоки Эшмола. Олинн опустила ладони в воду, глядя, как перекатывается она по камням с тихим журчанием, а потом зачерпнула её полные горсти, умылась и расчесала волосы. Посмотрела на алую рассветную полосу и подумала, что Тильде пора бы уже и вернуться. Сколько она здесь? Три или четыре дня? Куда же запропастилась старая вёльва? И что-то нехорошее снова шевельнулось внутри. Первый жёлтый лист, упавший в воду, проплыл мимо, будто отвечая на её вопрос. Рано что-то для осени… Плохой знак…
Этой ночью монах спал совсем тихо, и Олинн не помнила, как быстро задремала сама, свернувшись калачиком у его лежанки. А когда проснулась, всё тело ломило от неудобной позы, и рука затекла, потому что Бьорн и этой ночью держал её за запястье, так, словно боялся, что она уйдёт.
Зачем ей всё это?
Олинн и сама не знала. Столько дней она боролась с тем, чтобы душа монаха не ушла в Тёмный чертог. Но зачем?
Странно это.
Она зачерпнула ведром воды, вернулась в избушку, разожгла огонь в очаге. Нужно сделать отвар…
Подошла, чтобы забрать кружку, стоявшую у лежанки. И ощутила что-то… Будто облако набежало на солнце… Или словно сквозняком потянуло.
И прежде, чем Олинн успела понять, что это было, цепкие пальцы монаха впились в её запястье и потянули на себя, так что она не удержалась и упала на лежанку. Даже вскрикнуть не успела, потому что вторая ладонь крепко зажала ей рот, притягивая к себе.
От страха она оцепенела и не в силах была сопротивляться, настолько это нападение оказалось неожиданным. Но монах подержал её так всего лишь несколько мгновений, точно прислушивался, а потом медленно разжал пальцы.