гостей стандартными речевыми модулями, предоставляя им в распоряжение меню с винной картой, а краем зрения улавливаю движение у входа. Опрятная светловолосая женщина усердно проталкивает вперед детскую инвалидную коляску. Мальчик лет восьми с любопытством осматривается по сторонам, размеренно хлопая ладошкой по подлокотнику.
– Прошу прощения, девушка, ― мама очаровательного ребенка, сдувая с лица влажные прядки, улыбается мне, ― скажите, можем ли мы воспользоваться вашей уборной?
– Конечно…
Едва я договариваю слово до конца, малыш вдруг начинает громко кричать. Его мама извиняется и приседает перед сыном на корточки, чтобы успокоить, но тщетно. Мальчишка не смолкает, и взгляд у него необычный ― отсутствующий, словно мыслями он далеко-далеко отсюда. Посетители в недоумении пялятся на них, одна «телочка» в компании пузатого мужчины на вид вдвое старше нее начинает с нарочитой громкостью возмущаться.
– Что это такое, женщина? Вы где находитесь? Мешаете людям отдыхать, ― шевелит накаченным ботоксом ртом, подражая московскому акценту. ― Понаражают уродов и доставляют всем проблемы…
Мой материнский инстинкт велит мне немедленно ринуться к столику под номером десять и опрокинуть пасту, которую бессодержательная кукла скучающе наматывает на вилку, ей на длинные нарощенные волосы. Родители совсем не учили паршивку манерам? Выглядит такой зеленой, словно только вчера школу окончила.
Я поражена тем, как мама мальчика хладнокровно пропускает критику в свой адрес и мягко просит у меня уточнить, как пройти в уборную. Я решаю проводить их, поскольку не способна выдавить от потрясения ни слога.
На пути у нас вырастает громадная угрюмая туча.
– Что за цирк здесь устроили?! ― рычит Гребцов, метая налитые кровью глаза с моего лица к матери с сыном в инвалидном кресле. Я непроизвольно сжимаю кулаки, не в состоянии равнодушно наблюдать, с каким пренебрежением менеджер оценивает их простую одежду и отсутствие кричащих украшений, которые бы демонстрировали высокий социальный статус.
Симпатичный мальчишка снова начинает кричать, да так, что уши закладывает. По залу прокатывается вторая, более мощная волна негодования.
– Давайте, дамочка, уходите по-хорошему, ― Гребцов бесцеремонно машет двумя руками в направлении выхода. Его излюбленный жест. ― Нам неприятности не нужны.
Сволочь. Гадливая сволочь!
– Мальчику нужно в уборную, ― вмешиваюсь я, голос дрожит от злости. ― Силой вытолкаете отсюда ребенка?
А ведь он на это способен.
– Опять ты, Анисимова, ― фыркает на меня беспардонный жирдяй. ― Ослепла? Гляди, как клиенты недовольны! Вместо того чтобы прохлаждаться здесь, шла бы и устранила бунт.
Довольно.
С меня. Довольно.
Уже сил никаких нет мириться с существованием этого бездушного монстра.
– Пожалуйста, идите, не обращайте на него внимания, ― обращаюсь к маме с мальчиком, самым наглым образом