из комнаты. – Ну, я же проси… просила!
– Лежи и молчи! Саша, держи ее!
Мадам Митрофанова сидела на узком диванчике, сильно наклонившись вперед. Окно было распахнуто, колыхалась белая штора, открывая чернильную уличную осеннюю мглу. Растерянный Александр Стрешнев совал ей ко рту стакан, а Митрофанова мотала головой, морщилась и пыталась отодвинуться. Повсюду разбросаны какие-то пакеты и свертки, а на стуле почему-то боком приткнулась корзина.
– Здрасте, – хмуро поздоровался Стрешнев и отвернулся.
– За… за… зачем вы?.. Кто… вас… – Митрофанова опять закашлялась и замотала головой.
– Меня никто, – сказал Алекс, помедлив. – Я приехал с вами поговорить. Я не знал, что вы больны.
– Она не больна! – загрохотала издалека давешняя смутно знакомая женщина. – Просто ее душили, и теперь она говорит не так чтоб очень!.. Да что ж такое происходит, господи боже ты мой!
Она выскочила из кухни, мешая ложечкой в очередном стакане очередную бесцветную жидкость. И уставилась на Алекса.
– Вы кто?!
Он вздохнул и завел:
– Меня зовут Александр Шан-Гирей, я работаю…
– Вы врач?!
– Я же просила не вызы… зы… зывать никаких врачей!.. – прокашляла Митрофанова.
– Да я никого и не вызывала, он сам вперся! На, выпей теперь вот это!
– Я не могу. Я не могу глотать.
– Так, все!.. Я звоню в «Скорую»!
– Не… не… на… да…
– Нада! – отчеканила женщина. – В «Скорую» и в милицию!
– Расскажите мне, – негромко попросил Алекс стрешневскую спину. – Что случилось?
Спина сделала оборот, Стрешнев глянул на него, глотнул из стакана, который держал в руке, и сморщился.
– Екатерину Петровну, – он подбородком указал на Митрофанову, которая корчилась на диване, словно уточнил, что именно эту Екатерину Петровну, – кто-то пытался… Ну, в общем, на нее напали и чуть не убили. Мы приехали, дверь открыта, она на полу. Мы ее подняли и перенесли сюда.
– Маня, не звони никуда, – выговорила Митрофанова таким голосом, как будто наглоталась папиросной бумаги, – ты что, не понимаешь, что этого нельзя делать?!
Алекс подошел и присел перед ней на корточки. Лоб у нее был очень белый и блестел от испарины, под глазами чернота, на щеках лихорадочные пятна и белые пленки на губах.
– Скажите хоть вы ей. – Митрофанова облизнула губы. – Скажите, что нельзя. Анна Иосифовна не переживет.
На шее у нее был длинный и узкий рубец, огненный, полыхающий.
…Душили? Митрофанову пытались задушить?! Вот только что?! Совсем недавно?! Пока он бродил по улицам, потеряв в собственном кармане бумажку с ее адресом?!
– Не звоните никуда, – велел он громогласной женщине, которая настырно тюкала кнопки телефона, и она воззрилась на него с изумлением. – Помогите мне! Где кухня?..
Он поднялся, закрыл окно и взял у Стрешнева стакан.
– Вы будете это допивать?
Тот покачал головой.
– Нет, я не поняла,