и не исключительно на ночь. Не то чтобы она нетвердо стояла на ногах, но взгляд был блажен и расфокусирован.
– Молитесь, сестра, – сказала я с упреком. Что одно, что второе – самовнушение, но с учетом того, как сложно здесь с медициной – пусть лучше молится.
Как зовут эту сестру, я так и не узнала – пока. Я вышла, обойдя ее по широкой дуге, потому что запах алкоголя не выносила, и сделала шаг в сторону своего кабинетика.
– Охотник ждет вас в кабинете матери-настоятельницы, – буркнула мне в спину сестра и, как мне показалось, у нее за пазухой что-то булькнуло. – Я пойду пока в святой сад, мало ли, что там ночью случилось. А вы скажите этому богохульнику, – добавила она, – чтобы он туда вышел. Не работают глифы-то, сестра.
Я открыла рот, сразу закрыла, потому что спрашивать у сестры, где кабинет матери-настоятельницы, было некстати. Я понадеялась, что найду его сама, положившись на память тела сестры Шанталь.
Монастырь жил своей незатейливой жизнью. Откуда-то, вероятно, из церкви, доносился негромкий мелодичный перезвон, мимо меня в направлении детского приюта торопливо прошла сухая высокая женщина с огромной кастрюлей в руках – и я не удержалась.
– Постойте.
Женщина покорно встала и не менее покорно заглянула мне в глаза. Я подошла ближе, указала пальцем на кастрюлю. Впрочем, кастрюлей это сложно было назвать – скорее лохань, к тому же не очень чистая. Не очень – я покривила душой.
– Откройте.
Женщина заозиралась – лохань надо было куда-то пристроить, она была здоровенной и тяжелой, и еще мешало полотенце как прихватка – темно-серая засаленная ткань, и цвет ее был однозначно не изначальный. Женщина досеменила до широкого подоконника и поставила лохань туда, перехватила тряпку и открыла крышку.
– Что это?
– Завтрак, сестра. На чистом молоке.
Может быть, жуткое варево и вправду было на молоке. Запах молочный – тут мне возразить было нечего.
– Это же очистки, – деревянным голосом заметила я. – И какие-то ошметки. – В крупе, которая была насыпана в отвратительную тюрю довольно щедро, я разглядела даже крупные личинки. – Вы кормите этим детей?
За скупостью моих реплик скрывалось нечто большее. Елена Липницкая в теле сестры Шанталь бушевала интересными выражениями, и к великому сожалению, сестра Шанталь знать такие слова не могла, да и язык – хотя для меня он продолжал оставаться «русским» – не позволял высказать все претензии. Меня бы попросту никто не понял.
– Так а что, им хватает, – удивилась женщина. – Много ли им надо?
– Чтобы я это видела в последний раз, – все так же сдержанно ответила я, но требовалось пояснение. Да, сейчас дети голодны и быстро приготовить что-то новое не получится. – На обед в приюте должно быть свежее мясо, свежий гарнир и компот. Свежее, – повторила я. Лицо женщины выражало недоумение. – Я лично проверю, что вы туда намешали. И если я увижу вот эти помои с личинками, есть это дерьмо будете вы.
Я бы еще понимала, если бы в лучших традициях