в его барочной милоте.
– Но дело не в том. Самое в нем худшее, в молдавите, что он рушит привычный мир вокруг человека, он не для куриц. Я им его и не продаю, а если уж продаю – ну, это как дать отравы котеночку. Знаешь, что такой миленький, пушистый, игривый – и подохнет. Странное чувство. А ваш годный, из него можно много мелкого яду надробить, не желаете? Или целиком продать какой идиотке. А что у вас еще?
В общем, сразу понятно, он не местный. Местный не скажет всего того, что парень вылил на нее при первой же встрече. Молча выложила на прилавок оба рисунка.
– Однако! Какая интересная композиция. Пани, я вам доложу, пришла и радует. А это откуда взяли?
– Да все оттуда же. Я ошибаюсь или это Шиле?
– Он, Эгон. Шиле. Неплохой. И отменно порнографический. Но без провенанса в музей продать не получится.
– С провенансом проблемы. Я не знаю ни кто это, ни откуда эти рисунки оказались в семье.
– Тогда сложно, да. Рука тут ближе к семнадцатому году, я бы сказал, у меня глаз насмотренный, вряд ли восемнадцатый.
– В восемнадцатом они умерли от испанки. Вместе с беременной женой. И этот еще чудовищный его портретик посмертия, где все уже мертвые, кроме него.
– Да он вообще весь чудовищный, как по мне. А что до испанки, да, так говорили. Не от испанки. Была у него любовница, дама в самом соку. Ну и сожрала подчистую. Его и семейку всю. Это между нами, – и снова взгляд в упор прозрачных круглых глаз, – в Старом пивоваре вам такого не расскажут. Впрочем, это в зачет, я считаю, – он сам допубертатными девочками питался. Нарвался на более сильную самку своего вида и…
Подробности личной жизни Эгона Шиле даже и через сто лет после смерти – тот еще мешок с грязным бельем, поэтому Эла отделалась общим:
– Надо же. А казалось бы…
– А люди всегда не то, чем кажутся, дорогая пани. Не называть же своими именами все как есть. К слову, меня Йозеф зовут.
– Что? А… да.
– И, сдается мне, вы знали эту историю, раз принесли мне такое, – тут он пригляделся к рисункам и прибавил. – Но я бы на вашем месте не тащил в Музей Шиле подделку… нарисованную с вас. Они могут понять неправильно.
– Я что, похожа на человека, который попытается продать музею поддельную порнографическую открытку? Нарисованную с меня?
– Вы похожи на… – он опять кинул на нее долгий непроницаемый взгляд. – Нет. Как скажете. Дело ваше. А колечко я бы на вашем месте тут оставил, если не хотите проблем. Хорошую цену дам.
Но Эла поблагодарила, сгребла сокровища в шоппер, повернулась спиной, двинулась вон.
– С ним все начинает происходить очень быстро, – донеслось ей вслед, – я бы на вашем месте не торопился.
В Музей молдавита она не пошла, и так помнила, что нет в витринах ничего похожего на эмаль, форму, размах крыльев бабушкиного жука. Неведомый творец соединил в нем жуткую, дикую природу тектита со смертоносной красотой,