полетела с груши на землю, а радости Саяна не было предела: он скулил, царапал стенки вольера, взлаивал. Я выпустил его, и он стремглав погнался через сад к груше и притащил прямо ко мне упавшую там ворону. Гончак Босый же, равнодушно, казалось бы, наблюдавший за этой картиной, ревниво взбрехнул, а Саян, довольный своей смекалкой и ловкостью, вертелся возле меня, требуя повтора. И я не утерпел. Забежал в дом, стащил из отцовского патронташа несколько патронов и, свиснув Саяна, побежал на озеро, где, знал я, уже «поднялись на крыло» несколько выводков крякв. Мы прошли метров двести по берегу, когда Саян выпугнул в метрах тридцати от меня пару «хлопунцов» – молодых утят, едва научившихся летать. Я выстрелил – и одна утка упала в камыши. Саян бросился за ней и вскоре вытащил её из воды и принес ко мне. Я даже не знаю, у кого было больше счастья: у меня, шестнадцатилетнего пацана, от меткого выстрела и безупречной работы лайки, или у Саяна, довольного моей стрельбой и наличием у нас обоих настоящей добычи. Домой мы вернулись с тремя утками, и, хотя я получил нагоняй за браконьерство от брата – начальника военно-охотничьего хозяйства, я видел, что и отец, и брат в глубине души рады за нас обоих: и за меня, и за Саяна.
К этому времени брат приучил Саяна строго выполнять несколько обязательных команд: «Сидеть, лежать, на место, ко мне, фу, фас, ищи, нельзя, рядом». Эти команды Саян выполнял охотно, принимая их не столько за обязанность, сколько за обязательный ритуал общения с человеком, вроде игры. Выполняя команды, он вилял хвостиком-колечком, заглядывая в глаза, словно спрашивая: «Так ли надо?». Получив одобрение, он степенно продолжал прерванное до команды занятие.
На открытие утиной охоты мы втроем: отец, брат и я, уехали в пойму вышедшей из берегов живописной и красивой реки Ольсы. Уток в этом году было много, и охота обещала быть удачной. Но добыча в первый день охоты превысила все ожидания. К добытому десятку уток братом и отцом и одной утке, добытой мною с ружья брата, прибавилось не меньше десятка уток, принесенных из водных зарослей Саяном. Он находил подранков и, ни грамма не стесняясь, всех их приносил отцу, брату или мне. Доходило до курьезов: несколько раз он брал из воды уток, сбитых другими охотниками, и на их глазах тащил этих уток нам. Мы смеялись и к ревностному огорчению Саяна отдавали этих уток удачливому стрелку, а сами продолжали охоту. К своим девяти месяцам Саян абсолютно точно понимал значение утиной охоты. При одиночной охоте на уток, понимая суть такой охоты, он не заходил далеко вперед от стрелка, и порой, заслышав или учуяв близко уток, словно легавая, замирал на месте, делая «стойку», ожидая подхода хозяина, и уже после подхода бросался в заросли, выпугивая утку «на крыло» под выстрел. Такая охота приносит радость не столько своей добычливостью, хотя и это важно, сколько красивой работой собаки. На такой охоте Саян не чувствовал и не показывал себя натруженной