непонимающе похлопала ресницами. Я попытался всучить ей тарелку обратно, на что она, замахав руками, сказала:
– Nie nie! To vy. To je od Peter.
– Это мне от Петере? – услышал я знакомое имя.
– Peter, ano, ano! – девица просияла.
– Хорошо, – я кивнул в знак того, что понял, – спасибо.
Девица ещё раз улыбнулась и, шурша подолом цветастого платья, похожего на киммерийский дирндль, поспешила далее. Я уставился в тарелку, в которой будто родные алеманские колбаски, возлежали колбаски богемские, а другую половину тарелки делила жаренная картошка с клубившимися над нею ароматами сметаны и сала. По запаху проверив угощение на инородные ингредиенты и убедившись, что еда чиста, я, забыв обо всем, приступил к поглощению.
Как неумолимо играет свою роль в наших действиях голод. Он подчиняет себе наши чувства, не даёт сосредоточиться, терзает, но утолив его, мы вязнем еще больше, попадая под цепкое влияние опьяняющей нас сытости… Силён тот, чьи помыслы не зависят от пищи.
Оторвавшись от тарелки, отложил нож. Надо сегодня же переговорить с шибко доброжелательным Петере и узнать про проводника до Картар. Несмотря на вкусное угощение, чуялось неестественность гостеприимства, потому оставаться здесь хотелось как можно меньше.
Я оглядел забитые посетителями столы. Народ совершенно разношёрстный, одетый в основном в рабочие крестьянские рубахи. Верхние тулупы или жупаны были небрежно накинуты на спинки стульев. Попадались и пришлые – их спинки пустовали и одеты они были менее колоритно. Среди толпы я выцепил взглядом несколько людей-кинокефалов. Они сидели порознь, бойко разглагольствуя каждый в людских компаниях, что показывало отсутствие предрассудков в этих краях. В душе у меня потеплело. Появилось дикое желание глотнуть горячительного. И тут передо мной возник стеклянный пузатый графин. Стекло было тёмное, и цвет жидкости было не разобрать, но из горлышка тянулся стойкий дурман разнотравья. Я поднял взгляд выше. Графин держал пожилой джентльмен, одетый в потрепанную, хотя и не утратившую вида визитку, да в мешковатые чёрно-полосатые брюки. Назвать его не иначе как «джентльмен» – я не смог, так, как и внешность, и приятный пергаментный запах создавали образ тактичного, доброжелательного человека… кинокефала-человека.
– Прошу простить меня за беспокойство, но вы не против?
Он говорил на чистом киммерийском с каким-то неуловимым выговором.
– Да, разумеется, присаживайтесь, будьте любезны.
Я чуть не раскланялся с ним. Какое сильное влияние люди испытывают друг на друга, отражая собеседника подобно зеркалам. Я терпеть не мог избытка учтивости в речевых оборотах, но сейчас они сами собой срывались с языка.
Джентльмен сел, водрузил бутыль на стол, а другой рукой поставил две маленьких рюмки. Начал разливать, сопровождая действо добродушной речью.
– Прошу простить, сразу не представился. Имя моё Абель Тот.
Он закончил разливать и протянул мне руку.