хоть немного знакомы с историей? Насколько напыщенные павлины древности были нечистоплотны? Они строили замки ради того, чтобы до неузнаваемости их загадить, распространяя вшей, нечистоты и, соответственно, болезни.
В моей душе всколыхнулась горечь. Да, я знал, что минувшие века были жестоки и отвратительны, но я никогда не увязывал тот быт и те события с фактом нынешнего наследия. Как те дикари, эти животные могли создать великолепие, которое наблюдаем мы сейчас? Зачем быть создателем, который не ценит свое творение? Нет, руины прошлого не могли быть делом рук, описанных в летописях дикарей.
– Нет, это не так.
– В смысле? – не понял упрямец. – Может, вы приведёте доказательства?
– Создаются сообщества исследователей допотопных технологий, по всему миру организуются выставки, куда свозят уцелевшую технику, да и сам факт потопа неопровержим.
– Напротив, – Лукас Эдер поджал губы, – он стал вызывать всё больше сомнений.
Я начинал закипать.
– А как же труд Пиранези? Гравюры разрухи после катастрофы? Какие тут сомнения?
– Вот вы говорите гравюры, а с помощью чего они были сделаны? Создать в те времена такой аппарат, который запечатлел бы местность в мельчайших подробностях на пластину, невозможно. Зато изобретены фотоаппараты. Почему в те допотопные века «великих технологий», – он изобразил кавычки, – не было фотоаппаратов? Где снимки прошлого? Почему ничего не уцелело?
– Да, фотографий нет, – нехотя признал я, – но то, что это гравюры с камеры обскура, не оставляет сомнений. Не нарисовал он это, в самом деле? Это невозможно… нелогично.
– Вы опираетесь на логику?
Объект моего раздражения рассмеялся. Его смех выбивал из колеи.
– История требует неопровержимых фактов! А логикой пусть занимаются теоретики. В мире нет ничего логичного, только беспорядочный хаос, который задокументирован в летописях с печатями.
– То есть, вы утверждаете, что вся мировая история – хаос, но если этот хаос заверен печатью, то это уже не хаос, а истина?
– Я не имел в виду хаос в значении лжи, – Лукас Эдер поморщился. – Я имел в виду, что верить можно только документам.
– Но… это же неправильно!
Я потерял нить разумных доводов. Было лишь возмущённое удивление тому, как же он не понимает?
Кровь моя вскипела, в нос ударил откровенный запах чего-то прокисшего, нараставший с начала нашей беседы и ставший невыносимым под конец. Вонь закостенелого спорщика. Я вскочил.
Лукас Эдер, сбитый с толку моей резкостью, в растерянности раскрыл рот. Его словесный зуд был в самом разгаре, но я не желал ему дальше потакать. Надо было вообще не заговаривать с ним.
– Что такое?
Вместо ответа я лязгнул зубами, развернулся и двинулся вперёд по вагону. Мне надо было уйти и от дурного запаха, и от желания вцепиться в него, в этого книжного червя. Даже не в книжного, в червя документного,