стал отчётливей, переформировываясь в слова: – Да, это я… как вы, герр Бонифац? У вас тоже темно перед глазами?
– Да, это мешок. Вы не ранены? – прохрипел я в волнении. Если бы профессор мог передвигаться, то совместно, посредством своей природы мы легко б высвободились. Достаточно только стянуть мешки.
– Нет, я цел, но… руки и ноги мои настолько стянуты веревкой, что онемели… Я… я чую вашу кровь. Вас так сильно ранили? Как вы себя…
Вопрос профессора перебила резко распахнувшаяся дверь. Чистый морозный воздух, удушливый дым костров, свежий запах древесины за короткий миг просочились в меня сквозь поры тканевой тюрьмы. Мгновения этого было достаточно, чтоб вообразить наше местонахождение. Нас завезли в лес, причём высокогорный.
Раздался натянуто бодрый голос, без нот враждебности. Затем некто приблизился к моей голове, встав напротив. Второй (их вошло двое), я так полагал, проделал тот же маневр по направлению к Тоту. Голос зазвучал снова. Он говорил по-богемски, и я его не понимал. С последующей тирадой слов с меня сорвали тряпичный плен, и я зажмурился, чтобы уберечь глаза от внезапного перепада, которого, правда, не последовало. В помещении было чёрно, как в колодце. Окон не было. Справа раздался тяжкий вздох – Абеля тоже высвободили от вонючей тряпки. Я попытался перевернуться на бок, чтоб избавиться от глупого положения и взглянуть пленителям в глаза, но мой жест предотвратили, оставив находиться в прежней позе. Жёсткая, как прутья, рука скользнула к моей гудящей ране, заставив полурыкнуть-полуругнуться. Рука при этом не отдернулась, а участливо потрепала моё плечо.
В голосе послышались нотки сожаления. Он словно извинялся за причинённое мне, мягко сказать, «неудобство». Чёрт… В мою голову тут же пришло понимание того, как именно животные воспринимают человеческую речь. Вспомнилось с какой лаской в голосе собакам говорили о предстоящей кончине собачники. Как псины с робкой радостью виляли хвостами, питали надежду… Теперь же в подобном обстоятельстве находился и я. Насколько омерзительно быть в чужой шкуре!
В горле заклокотало и лихорадочное бешенство чуть не лишило последних сил. Меня перевернули, принялись затягивать рану. Наконец я разглядел говорившего кинокефала-человека. То, что в комнату вошли именно люди-кинокефалы, было ясно даже через затхлую мешковину, но отчетливо понять – знакомый запах или нет, чуял ли я их в таверне или нет, у меня не вышло. Теперь, когда один из них склонился надо мной и глаза наши пересеклись, обоняние безапелляционно дало понять, что серебристо-серую голову с короткими стоячими ушами я вижу впервые. Перевязав рану льняной тряпицей, он закончил фразой, обращенной ко мне, а затем, повернувшись, обратился с вопросом к профессору. Я увидел, как Тот мелко потряс головой в знак согласия и повернулся в мою сторону.
– Герр Бонифац, нас просят сохранять спокойствие. Только в этом случае нас освободят.
– Пусть сделают это как можно скорей, –