болезненно. С течением времени поняв, что отец не просто ушел, а избрал другую, я рассердился, а узнав, какую женщину именно – обозлился окончательно. В связи с этим не составило труда убедить себя, что расставание с отцом – радостное событие, хотя это было не так.
– Да, отец задал такую фору всем родственникам, поправ всё то, что так сам почитал… Ни мать, ни я так и не знаем, почему он ушел к симиа.
Рейн поморщился, что вызвало во мне новый прилив раздражения. Я передёрнул плечами.
– Нас же порой именуют собаками, так почему мне не употребить «обезьяна»? – тут я вспомнил. – Извини, я запамятовал, что невеста твоя без нашей крови.
– Бони… – вздохнув, Рейн сделал глоток и поставил бутыль на стол. – Ты запутался, друг мой. Или ты наконец перестал предаваться теории павлистов о единой человеческой природе людей и кинокефалов?
– Нет, не перестал, – заскрипел я зубами. Зря я назвал эту женщину обезьяной.
– Но между тем ты сам употребляешь выражения для обозначения различий. Ты же не будешь употреблять «человек с собачьей головой»? Лучше же назвать кратко: «кинокефал», верно? И нарекать человека обезьяной, дабы отделить его от остальных «псевдолюдей» – кинокефалов, это как-то, по меньшей мере, нелепо. Если люди и кинокефалы могут скрещиваться и давать плодовитое потомство, как бы там не подводила официальная наука, то это не означает принадлежность к единому виду!
Как любит этот грамотей вставлять научные фразочки, третируя ими саму же науку. Если сами учёные, сам Петров Павел доказал принадлежность кинокефалов к людям, какие тут могут быть рассуждения и дебаты?
Вдруг лицо Рейна изменилось, видимо, решимость продолжить спор испарилась. Он молча пододвинул мне вино и облокотился локтем на стол, подперев голову рукой. Я инстинктивно расслабился и взялся за горло бутыли.
– Снова мы завели нашу песню. Ладно, Бони, ты хотел рассказать о некой ценности, то это, случаем, не этот альбом?
– Да, это было ценностью. Единственное, что я хотел забрать из этого дома, растерзано, попрано.
– Это твоя семейная летопись?
– Да, это была она. Знаешь, мне плевать на чистоту кровей, плевать на положение в обществе, вид головы, я – павлист. Но то, что тогда впечаталось, можно сказать, с молоком матери, это отношение к истории рода. Оно вызывает некий трепет перед осознанием, что несколько веков назад был тот, копией которого, возможно, ты являешься сейчас. С волнением разглядывать эти древние портреты, зачитывать имена… Тогда я, кстати, и выучил латынь.
Мои кулаки сжались так, что чуть не треснула бутыль.
– Полюбуйся, посредством чего отец изготовил этих химер.
Я указал пальцем в пол. Рейн раскрыл альбом. Глаза его постепенно расширились, а брови преобразились в дуги.
– Это… Он вёл записи своих опытов в вашей родовой книге?
– Не просто вёл! – рыкнул я. – Он ей следовал, выводил своих шавок по нашему роду! Смотри, – я придвинулся