ваша очередь.
Шомари был более уверен в себе, чем Фахим, но ненамного. Он обошел корзину, словно хищник, изучающий добычу, настороженно глядя на два оставшихся кусочка пергамента и пытаясь понять, на каком из них его фамилия. Но когда он опустился на колени перед корзиной, его трясло так же сильно. В отличие от Фахима, он протянул руку болезненно медленно и осторожно. На его верхней губе скапливался пот, а пальцы зависли над сплетенными в узлы змеями. Он ухватил один из кусочков пергамента, а затем отвел руку. Он выпрямился, и по комнате разнесся нервный смех. Отец Олуфеми забрал у него листок. Прочитав написанное на нем, он снова кивнул и жестом показал Шомари встать рядом с Фахимом. Экон поморщился, когда священнослужитель посмотрел на него.
– Претендент Окоджо, вперед.
Экон снова попытался сглотнуть, но ощутил, что в горле пересохло. Он считал шаги – четыре, плохое число. Ноги двигались будто сами по себе, когда отец Олуфеми в последний раз показал на корзину, а затем отошел, освобождая ему дорогу. Наконец Экон заставил себя посмотреть вниз. Там, прямо в центре корзины, он увидел последний кусок пергамента. На нем густыми черными чернилами было написано имя.
«ОКОДЖО»
Вот оно. Этот листок – последнее, что стояло между ним и всем, ради чего он трудился. Он медленно опустился на колени, не обращая внимания на то, как в них впивается твердый камень. Словно каким-то образом догадавшись, что он последний, кто их потревожит, мамбы громко зашипели в унисон. Их холодные глаза уставились на него, черные, словно кусочки оникса, отколотые от беззвездного ночного неба. Он вспомнил, что сказал отец Олуфеми.
Они кусают только недостойных.
Он сглотнул. Что, если он недостоин? Он подумал о джунглях, о том, что он сделал, – и о том, чего не сделал. Он подумал о старухе, о тайне, которую скрывал, и о монстре – казалось, все всегда приводит к монстру. Он подумал о голосе, который заполнял его кошмары.
«Пожалуйста. – Папин голос в его мыслях звучал глухо и нечетко, полный боли. – Сынок, пожалуйста».
Нет. Экон крепко зажмурился. Он заставил себя подумать о Камау, о храме, о том, как они жили здесь после смерти папы. Он вытеснил видения Великих джунглей воспоминаниями о тренировках на поляне перед храмом в иссушающую жару, о запахе рисового хлеба, который пекся в кухне, о библиотеке, полной книг, которые он мог пересчитывать сколько угодно, снова и снова.
«Будь сильным. – В его сознании зазвучал голос Камау, ободряющий и уверенный, как всегда. – Ты справишься. Кутока м'зизи».
Кутока м'зизи. В словах было шесть слогов. Шесть – хорошее число. Он медленно открыл глаза. Свободной рукой Экон барабанил пальцами по боку, находя прежний ритм, и в такт ему напевал слова предков.
Раз-два-три. Раз-два-три. Раз-два-три.
Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.
Этот вечер изменит все. После него он наконец станет частью чего-то, частью братства.
Кутока м'зизи. Кутока м'зизи. Кутока м'зизи.
В